Содержание
Северная Европа в эпоху викингов и Средние Века представляет собой пример социального устройства, основанного во многом на традиционных германских устоях. Наиболее ярко это проявилось в Исландии, где сформировался своеобразный уклад, во многом непохожий на устройство других стран Севера.
Этот остров в Северной Атлантике был заселён скандинавскими переселенцами в среднюю эпоху викингов (вторая половина 9 века). Но почти уже через сто лет после того, как первый колонист ступил на каменистый берег Исландии, там сформировалось сообщество, построенное на основе общих североевропейских институтов, но в то же время и не похожее на те, что существовали на прародине первых исландцев.
Эта особенность в первую очередь нашла своё воплощение в специфической административной системе, существовавшей в Исландии. Важно проследить, как традиционные североевропейские нормы трансформировались на острове в специфических условиях развития. Поэтому, я полагаю, что рассматривать данную тему надо, следуя следующему плану.
В рамках традиционной исландской периодизации предметом моего внимания будут Век Заселения (870–930), время освоения острова, и Век Саг (930–1030), полулегендарный период исландской истории, о котором повествует большинство исландских родовых саг. Тогда же и происходил процесс зарождения и становление уклада Исландии, основанного на богатых традициях скандинавов, а потому именно эта эпоха заслуживает пристального рассмотрения.
Первая глава будет посвящена памятникам, на основе которых строится изучение исландской истории, потому что проблема источников, вычленения достоверной информации из них и правильной её интерпретации играет огромную роль в подобном исследовании. Там же будет представлена и историография использования материала саг, отражающая, на мой взгляд, тенденции в подходе к источникам, наметившиеся на протяжении несколько веков.
Во второй главе речь пойдёт о наиболее тёмном периоде исландской истории — Веке Заселения. Основной задачей этой части будет проследить как нормы, принесённые колонистами, получали вторую жизнь на новых землях и подвергались изменениям в специфических условиях колонизации пустынной земли. Для этого необходимо осветить весь комплекс проблем связанных с освоением острова: когда, откуда и зачем прибывали поселенцы, какой социальный слой представляло большинство из них, и как проходил процесс становления взаимоотношений между ними. Тогда можно будет рассмотреть зарождение и развитие основных социальных институтов Исландии.
Третья, заключительная глава, отведена становлению политической и административной системы в её завершённом виде (930–1005). В связи с этим необходимо будет рассмотреть потребности, вынуждавшие исландцев проводить преобразования. Вместе с тем будет сделана попытка проанализировать характер функционирования системы и того, как её различные элементы взаимодействовали между собой. Это позволит рассмотреть всю эволюцию административных структур на острове в целом — от зарождения до приобретения окончательной формы.
Данные вопросы в той или иной форме постоянно изучались в историографии на протяжении вот уже почти столетия. Проблемы годи, годорда и тинга являются одними из основных тем в изучении политико-административных институтов древней Исландии.
Начиная краткий историографический очерк, прежде всего мне бы хотелось отметить обобщающие статьи в энциклопедическом издании Kulturhistorisk lexikon för nordisk medeltid[1], дающие исчерпывающее представление о вопросах, связанных с данными сюжетами.
Важное место занимают работы видного исландского историка, одного из ярких представителей классической школы Йоуна Йоуханессона, к сожалению рано покинувшего этот мир в возрасте 47 лет. Тем не менее он оставил после себя огромное наследие. Одна из его величайших заслуг состоит в том, что он, одним из первых, стал уделять внимание не сколько отдельным персонажам, упоминаемым в источникам, что было характерно для многих авторов первой половины XX века, сколько глобальным проблемам устройства древней Исландии. Проявив себя во многих областях, например, посвятив одно из своих исследований «Книге о взятии земли», он поистине достиг вершины своей научной деятельности в труде «Íslendinga saga», переведённом на английский язык под названием «The history of the old Icelandic commonwealth»[2] В этой объёмной работе (в исландском варианте в двух томах) он даёт подробнейший обзор исландской истории, рассматривая её в различных аспектах от времени первых упоминаний и заселения до потери независимости. Стоит сказать, что Йоун придерживался позиций более сильного кельтского влияния в Исландии, чем традиционно считалось, и в своих изысканиях почти не обращался к анализу саг.
Называя имена людей, сделавших немало в этой области в середине двадцатого столетия, надо отметить Сигурдура Нордаля[3], Олавура Ларуссона[4], Якоба Бенедиктссона, Хермана Паулссона. Своими исследованиями в традиционном ключе они внесли бесценный вклад в историографию, особенно в плане набора и систематизации информации, предоставляемой источниками. Рассуждая о проблеме goði Сигурдур Нордаль, например, выдвигал предположение о том, что только потомки первопоселенца Ингольва Арнарсона имели непосредственное право на goðorð в самом начале существования исландского общества. Олавур Ларуссон много сделал по данной теме, основываясь на данных свода законов «Серый Гусь», а Якоб Бенедиктссон и Херман Паулссон уделяли много внимания Íslendingabók и Landnámabók.
В конце 70ых – начале 80ых годов можно уже различить появление нового направления, которое, во многом, пересматривает позиции предшественников. Здесь наиболее показательными, на мой взгляд, являются работы калифорнийского учёного Джесса Ли Байока. Его многочисленные предположения и теории были обобщены в работе «Средневековая Исландия: общество, саги и власть»[5], опубликованной в 1988 году. Подготовленная более ранними исследованиями[6], она стала своего рода сенсацией в научных кругах, оказав поистине революционное влияние. Уделяя внимание особенностям исландского общества, он подчёркивает значение системы миропорядка, выработанной в древней Исландии, с помощью которой решались конфликты различного уровня: от мелких локальных споров до противоречий, грозивших ввергнуть всю страну в кровавый хаос. Распря, отмечает Байок, была и ядром сюжетной линии исландских родовых саг, и элементом, влияющим на развитие социальных институтов Исландии, которые были приспособлены, чтобы решать все дела посредством договорённости. В соответствие с подобным устройством, он отмечает, что исландские вожди — goðar не были похожи на своих коллег в других частях Северной Европы, и власть их была менее безоговорочной, чем у, например, ярлов Оркнейских остров. Механизм взаимоотношения bœndr и goðar определял границы этой власти, попытки вождей добиться большего могущества обычно кончались полным фиаско, и последняя из них привела к кризису goðorð’а и падению независимости.
Также необходимо отметить работу датского учёного Кирстен Хаструп. Возводя свои интеллектуальные корни к Леви-Строссу и структуралистам, она в антропологическом исследовании «Культура и история в средневековой Исландии» ставит задачей рассмотреть категории и структуры культурного пространства древней Исландии, а потом проследить динамику изменений в них[7]. Также как и Байок она отмечает особенности, присущие лишь исландским институтам, обращая внимание на двойственный характер некоторых из них[8].
Помимо прочего мне хотелось бы отметить работы английского и валлийского учёного Гуина Джоунса. В своей не стареющей книге «A history of the Vikings»[9] он даёт потрясающе точное представление об эпохе и историческом контексте, окружавшем общество свободной Исландии. Его монография по сей день остаётся образцом яркого, захватывающего, но в то же время научного исследования.
Проблема истории древней Исландии — это во многом проблема источников: их правильного прочтения и интерпретации. Сложность заключается в том, что, хотя современная наука и обладает довольно большим количеством древних памятников, все они были в большинстве случаев созданы на несколько столетий позже описываемых событий, и информация, которая содержится в них неоднозначна и весьма сложна для систематизирования.
Письменная культура в Исландии начала утверждаться, как полагают многие специалисты, ещё в 11 веке, и связано это было, по-видимому, с именами епископа Ислейва Гицурссона (1056–80), его сына епископа Гицура Ислейвссона (умер 1118), легендарного Сэмунда Сигфуссона и многих других, прозванных мудрыми людьми (froði). Первые сочинения очевидно были написаны на латинском языке, но очень быстро основной особенностью и достоинством их станет то, что большинство произведений будет написано на местном языке.
Когда к середине 12 века количество и значение книг, написанных на исландском языке достигает определённого количества, появляется работа анонимного автора, названная позже «Первый грамматический трактат»[10]. В ней объясняется, как правильно использовать алфавит, заимствованный у англичан, для «прочтения и записи законов, составления генеалогий и интерпретации священных текстов, а также для «исторического» знания, которое Ари Торгильссон записал в книгах с такой тщательностью и пониманием»[11].
Данный период становления исландской письменной культуры охарактеризован деятельностью «старейшей школы историков»[12], впоследствии названных мудрыми людьми. Используя свидетельства определённого числа информантов, которые, на их взгляд, предоставляли наиболее достоверную информацию о событиях заселении страны, обществе 10 и 11 века, институтах власти, эти «учёные» люди составляли свои произведения. Именно в этот период в свете традиции данной школы создаются два фундаментальных древнеисландских памятника: Íslendingabók и Landnámabók, ставшие для подавляющего количества исследователей современности основными источниками истории Исландии 9–11 вв.
«Книга об исландцах»[13] когда-то существовала в двух редакциях, но старшая и большая из них ныне утеряна, и о ней известно по свидетельству Снорри Стурлусона (Кр. Земн., Пролог). Автором её является известный исландец священник Ари Торгильссон, о чём ясно свидетельствует генеалогия, помещённая в конце: «xxxvi Gellir, faðir þeira Þorkels, föður Brands, ok Þorgils, föður míns, en ek heitik Ari / 36 Геллир, отец Торкеля, отца Бранда, и Торгильса, отца моего, и я зовусь Ари» (Íslb., 12). Написана она предположительно в 1123 году.
Текст Íslendingabók прекрасно характеризует личность Ари, выдавая в нём человека весьма образованного, знакомого с произведениями величайших европейских мыслителей. Ари был предположительно знаком с трудами Беды Достопочтенного, Адама Бременского и многих других[14]. В то же время он прекрасно ориентировался в пространстве местной исландской традиционной информации, опираясь на знания, в основном, различных информантов, среди которых он называет своего воспитателя Тейта (fóstra míns), сына Ислейва епископа — Гицура, своего дядю Торкеля, который «langt munði fram / помнил далеко назад», Турид дочь Снорри Годи и других мудрейших людей.
Объём «Книги об исландцах» весьма невелик. Состоит она из двенадцати глав и пролога. Каждая глава посвящена конкретному сюжету исландской истории: заселению, основанию Альтинга. Последняя, как уже говорилось выше, — это генеалогия самого Ари.
Landnámabók предположительно написана в тот же период, хотя дошла до нас в более поздних списках, древнейшими из которых являются Hauksbók (приб. 1320) и Sturlubók (приб. 1275–80). Первая версия создана законником Хауком Эрлендссоном (ум. в 1334), вторая Стурлой Тордарсоном (ум. 1284). Тем не менее, в манускрипте Хаука содержится упоминание о том, что первый труд был проделан Ари Торгильссоном и Кольскеггом Мудрым, и что сам Хаук составил свой документ через посредническую книгу Стюрмира Учёного.
По поводу данного свидетельства существует две точки зрения. Первая заключается в том, что Ари Торгильссона и некоторых других людей считают авторами или редакторами первоначальной книги (Якоб Бенедиктссон, например). В таком случае Кольскегг бал ответственен за запись поселений от Хусавика на северо-востоке до реки Ёкуль в Солхеймасанде, а остальное — работа Ари Торгильссона[15]. Крайней позицией здесь является предположение, что Ари один был автором и редактором Landnámabók[16]. В частности этой точки придерживался и Йоун Йоуханессон[17]. Время создания памятника следовательно датируется началом 12 столетия. Вторая подразумевает, что Ари не писал полного текста источника, а всего лишь сделал несколько заметок о некоторых поселениях, которые возможно содержались в ранней Íslendingabók. Это направление находится в тесной связи с так называемой теорией «накопления текста», которая предполагает, что записки Ари плюс некоторые другие более мелкие сочинения послужили базисом для формирования Landnámabók, которое случилось где-то около 1200 года.[18]
Объём «Книги о взятии земли» значительно превышает объём «Книги об исландцах». В Landnámabók говорится о более чем 400 первопоселенцах. По структуре все версии в общих чертах схожи: сначала говорится о первых упоминаниях и плаваниях в Исландию, потом о самых великих поселенцах, территориальные владения которых сосредоточены в западной части южной четверти, далее книга повествует о поселенцах каждой четверти, сначала западной, потом северной, восточной, и, наконец, восточной части южной четверти. Почти каждый раздел снабжён прологом, где дана краткая характеристика всей четверти в целом, и эпилогом, где ещё раз называются самые именитые поселенцы для каждой четверти и приводится подсчёт фермеров. В конце большинства версий содержится и краткий отчёт о древнейших христианах страны.
Достоверность информации, предоставляемой данными источниками, далеко не так бесспорна, как полагали многие учёные ранних периодов. Упоминание об устных информантах в Íslendingabók предполагает использование подобной методики и авторами Landnámabók. Стоит отметить, что некоторые из информантов Ари и Кольскегга были рождены ещё в 10 веке, когда ещё не ушли в небытиё два поколения после заселения[19]. Среди них стоит, видимо, ещё раз назвать воспитателя Ари Тейта, на которого он немало ссылается в «Книге об исландцах». Потом, что также отмечают Эвардс и Херман Паулссон, основываясь на точке зрения Якоба Бенедиктссона, воспоминания о многочисленных земельных спорах, а также зачастую естественные, природные границы земельных владений помогали исландцам даже через шесть, семь поколений иметь представление о первоначальных «взятиях земли». Хотя с другой стороны рассказы о тех или иных поселенцах в Landnámabók могут быть и легендами тех или иных областей, имеющими лишь незначительную долю истины.
В то же время огромную важность здесь играет то, для чего создавались эти сочинения. Свеинбьёрг Рафнссон выдвигает версию, что Íslendingabók и Landnámabók были чем-то вроде «Книги Страшного суда» в Англии, и одной из их особенностей и причин создания является то, что они делают легитимными права тех или иных крупных семей, кланов на земельные угодья.
Наиболее известными в мире из всех произведений исландской литературы являются саги. Под этим словом обычно объединяются порой довольно разнообразные сочинения, и поэтому, согласно классификации Шиера, принято выделять следующие типы саг: родовые саги или саги об исландцах (íslendinga sögur), королевские, епископские, саги о Древних Временах, рыцарские саги и сагу о Стурлунгах. В этой работе я буду привлекать некоторые из родовых саг, и поэтому следует остановиться именно на них.
Важно отметить и всю многозначимость самого термина saga. В древности под этим понятием подразумевали историю определённого размера (примерно пять тысяч слов). Также оно могло обозначать абстрактную, отвлечённое от вербального или же письменного воплощение, историю. Так Ари называет сагой евангелие (Íslb., 1). В современном исландском языке сага означает ещё и саму «историю».
Как-то Йоуна Йоуханессона спросили, почему он в своих исследованиях почти не обращается к сагам. Может он сомневается в том, что они содержит хоть какую-то ценную для историка информацию. «Нет, отнюдь, — последовал ответ. — Просто я не знаю, что с ними делать»[20]. Эта фраза «просто я не знаю, что с ними делать» как нельзя более характеризует результат, к которому пришла наука после вот уже почти трёхсотлетнего обращения к исландскому материалу.
Я бы отметил наиболее исчерпывающие работы по этому поводу, которые содержат богатый историографический и исследовательский материал. Это книга Теодора Андерссона «Проблема происхождения исландской саги»[21] и статья Кэрол Клоувер «Исландские родовые саги»[22]. Эти труды весьма органично дополняют друг друга, так как последняя ставит себе задачей начать с 1964 года, когда вышло исследование Андерссона. Я считаю, что здесь следует дать краткий обзор историографии саг, который во многих вещах будет базироваться на материале двух этих работ[23]. Более того, данный обзор имеет большое значение ещё и потому, что является показательным зачастую вообще для исландской средневековой литературы, в том числе и для тех двух источников, о которых говорилось выше.
Интерес к исландским источникам вообще начинает проявляться в Скандинавии ещё в 16–17 веках. Политическая обстановка вражды между Швецией и Данией, фокусировавшая общественное мнение на национальных достижениях, оказывала определённое влияние на авторов, пишущих истории этих стран. Так, например, в 1504 году появляется Chronica Regnorum Aquilanarium (напечатана в 1546), отличавшаяся довольно пренебрежительным отношением к шведской национальной гордости. «Шведский ответ» не заставил себя долго ждать, и вскоре выходит Historia de Omnibus Gothorum Sueonumque Regibus Йоханнеса Магнуса, где датчане были сведены к позиции нации-сателлита «Великой Швеции». Датчане и шведы продолжали обмениваться взаимными оскорблениями, а вместе с тем растёт интерес и к поиску новых источников. Впервые к сагам всё-таки обращаются в Швеции (вероятно импульс шёл из Норвегии), но, как отмечает Сигурдур Нордаль, обращаются к тем видам саг, чья историчность была минимальна, но зато где содержалось много лестной информации о державе свеев[24].
Датчане, которые прекрасно удовлетворялись сочинениями Саксона Грамматика, поначалу отстали в этом деле, но у них было одно преимущество, а именно, они владели самой Исландией и имели в распоряжении исландцев, приезжающих в Данию. Арнгримур Йоунссон, один из таких островитян, будучи молодым человеком прибыл в 1592 в Копенгаген с Brevis Commentarius de Islandica, содержащими более точную информацию о его Родине, чем имелась в тот период в самой Дании. Довольно быстро наладив контакты со всеми столичными антикварами, он становится посредником, передающим исландские источники датским историкам, которые использовали их для дополнения данных Саксона. Арнгримур также придерживался в основном подобной тактики, хотя именно он начинает отдавать предпочтение именно исландским документам, и в тех случаях, где их сведения и сведения Gesta Danorum расходятся, доверял именно знанию своей страны. Таким образом, Арнгримур закладывает принципиальные основы представлений о большой достоверности саг.
В 17 веке интерес датчан к Исландии и её литературе продолжает расти, в связи с чем появляются исландцы — официальные переводчики исторического материала своей страны на датский язык. Среди них стоит отметить два имени.
Тормодур Торфасон или на датско-латинский манер Тормод Торфэус (1636–1719) в своих трактатах развивал так называемую «Исландскую гипотезу» — теорию, которая отдавала первенство ценности исландских исторических источников перед Саксононом. Как отмечает Андерссон, разум Торфэуса в свете более поздних достижений был некритическим, склонным верить в историческую достоверность всего, что было найдено в Исландии, но безустанном в деле воспроизводства материала, в области, где, по-видимому и лежит его основная заслуга[25].
Постоянным соперником Тормодура стал другой исландский переводчик по имени Ауртни Магнуссон (1669–1730). Он справедливо считается одним из родоначальников критического метода работы с исландскими источниками. Подвергая сомнению позицию Торфэуса, он делает целый ряд замечаний и поправок по поводу их достоверности. Ауртни начинает различать между современными (созданными в одну и ту же эпоху с описываемыми событиями) и несовременными источниками. Достоверность первых находится вне вопросов, доказательства достоверности вторых допустимы в определённых случаях, среди которых он называет: географические названия, изобразительные свидетельства, типа щитов, декорированных мифологическими сценами, которые имелись в распоряжении древних исландцев, рунические надписи на дереве. Уделяет Ауртни большое значение и устной традиции, в том числе скальдической поэзии.
Величайшей заслугой Ауртни Магнуссона является то, что он обнаружил и собрал вместе огромное количество манускриптов. Их перевозили в Данию, где по его приказанию снимались копии, что позволило сохранить многие источники после того, как в Королевской Библиотеке Копенгагена случился пожар, и часть исландских рукописей погибла. Вместе с тем, его деятельность была настоящим ограблением Исландии, лишившейся своего национального достояния на несколько столетий, что несомненно нанесло немалый урон исландской культуре.
Величие Швеции, которого она достигает в 17 столетии, продолжает требовать подтверждение этого величия и в более ранние времена. Поэтому именно здесь в это время политическое влияние на историческое знание начинает ощущаться всё острее и острее. Так складывается мнение, что сама сага, как жанр, могла зародиться на континенте в Норвегии и естественно Швеции, откуда она была перенесена в Исландию колонистами. Иоганн Перингшёлд писал к своему знаменитому изданию «Круга Земного»: «Таким образом шведы и норвежцы, эмигрирующие в Исландию приносили с собой как свой древний язык, так и саги, которые сохранились до сегодняшнего дня в некоторых произношеньях и диалектах, что находят на наших древних камнях и в местных сагах, записанных в старину».
Продолжается в это время и написание различных шведских «историй» Йоханнесом Мессинеусом, Йоханнесом и Лаурентисом Буреусами, и, пожалуй, одной из самых примечательных личностей — Оловом Верилиусом. Апеллируя к устной традиции, Верилиус доказывал сходство её в Исландии и на севере вообще с традицией древних греков и римлян, многие знаменитые мыслители которых использовали рассказы более ранних времён. Рассуждая о существовании разной информации в источниках по одному и тому же поводу, он приводил в пример четыре Евангелия, которые, хотя и не являются идентичными, повествуют достоверно об одних событиях.
Но всё же самой показательным из сочинений того периода поистине является Atlantica Олова Рудбека (1679–1702). Андерссон красноречиво высказываний, чтобы охарактеризовывает эту работу: «В определённом смысле Йоханнес Магнус создал шведское величие, а шведское величие создало Атлантику»[26]. К примеру, одним из основных утверждений этой работы являлось то, что Атлантида Платона — это государство древних свеев; отсюда и получилось название — Atlantica. Труд этот является довольно характерным в плане использования источников в ту эпоху, в том числе и исландских саг, ведь подобные выводы были сделаны на основе данных Хеймскринглы и многих саг о древних временах.
В 18 веке нарастает волна работ довольно скептически относящихся к сагам, одна из которых принадлежит перу Пауля Генри Маллета. Этот скептицизм уверено продвинулся так далеко, что Свену Лагербрингу пришлось взять на себя роль своеобразного защитника саг.
Новые веянья принёс с собой девятнадцатый век, в начале которого приверженцы древности и историчности саг в Скандинавии стали объединяться в ответ на вызов со стороны немецких учёных[27].
Девятнадцатый век по праву считается новой стадией, вехой в историографии саг и исландской литературы вообще, и становление этой стадии связано с именем священника и учёного Петера Эразма Мюллера (1770–1834). Андерссон, например, пишет, что именно Мюллер поставил изучение саг на действительно научные рельсы в современном понимании[28]. Приведя в определённый систематический порядок и синтезировав теории, предположения и утверждения предшественников трёх предыдущих столетий, он выработал определённую концепцию и ряд принципов по работе с сагами. Но основная его заслуга, и в этом именно научность его трудов, заключается в том, что он увидел проблему исторического контекста. Он первым посмотрел на саги не только как саму историю, но и в истории. Применяя методы культурной истории, развившиеся в 18 столетии, Мюллер попытался вычленить историографию[29] как необходимое следствие специфических культурных условий, которые отделили Исландию от остальной Скандинавии. Отмечая заметное различие между языком скальдов и языком самых древних саг, особенно в словаре, он показал, что существовало глубокое различие между прозой и поэзией, и что последняя имело уже к тому времени долгий путь развития. Выдвинул Мюллер собственные критерии датировки саг, разделяя их на внутренние и внешние, а также, что, видимо, будет здесь весьма важным, он предложил три качества, которые определяют историчность саги: 1) нереалистичная сага невозможна, так как устная традиция не приемлет это, но следует тщательно различать между правдой и правдоподобностью; 2) сага не является историчной, когда вступает в противоречие с другими достоверными источниками; 3) анахронизмы выявляют фикцию.
Многими поздними учёными Мюллер воспринимался, как инициатор идеи, что устные саги существовали в установленной форме в устном виде. Его работы, где ясно проглядывается новое мышление восемнадцатого столетия, и в чём-то они вымостили дорогу для многих учёных эпохи романтизма девятнадцатого столетия, среди которых начинают выделяться представители норвежской национальной школы, до этого никак себя не проявлявшие.
Здесь опять же начинает проявляться политическая обстановка в Норвегии после отделения этой страны от Дании. Вместе с растущим интересом ко всему норвежскому: литературе, фольклору, древностям, — распространяется отвращение ко всему датскому, чья культура насильно доминировала долгие столетия. Таким образом пан скандинавское движение, исходившее по большому счёту из Дании, не находит широкой поддержки в Норвегии. Из норвежских учёных данного периода стоит, на мой взгляд, назвать П. А. Мунка (1810–63) и Р. Кайсера (1803–64). Превознося в первую очередь норвежское величие, Мунк, например, разрабатывает теорию двух потоков миграции германцев из России в Европу, согласно которой датчане не являются полноценными скандинавами, потому что, в отличие от северных соседей, в их этногенезе принимали участие и племена из южного потока, и поэтому они не стоят в одном ряду и с норвежцами в частности. Такие представления выросли во многом на довольно доверительном отношении к источникам, преобладавшем в 19 веке, которое оформило почву для позиции историчности саг в 20 веке.
Далее мне кажется не стоит уделять большого внимания отдельным мелким теориям историчности или неисторичности саг, приводя огромное количество имён, а осветить два направления, которые в той или иной степени являются показательными. Многие в принципе скажут, что не существует сколько-нибудь чётких границ этих позиций, и будут в чём-то несомненно правы, но мне всё же представляется необходимым дать обзор именно этих течений, так как апелляции к их названиям продолжают появляться в литературе.
Речь идёт о так называемых школе свободной или устной прозы и школе книжной прозы. Впервые эти термины ввёл швейцарский учёный Андреас Хойслер. Под термином школы устной прозы понимают группу исследователей, которые считают, что саги были созданы в устной форме, и то, что имеется в манускриптах, существовало в устной традиции в такой же форме. К этой школе причисляют Мейснера, самого Хойслера, Нешеля, Визельгрена, Листёля и др. Приверженцы книжной прозы полагают, что устная традиция не несёт большого значения, хотя они её и не отрицают, и полагают, что саги — произведения, целиком по своей форме созданные в 13 веке антикварами по большей части на основе других письменных источников. Такой точки зрения держались Б. М. Оульсен, Рубов, и во многом традиции книжной прозы продолжали учёные Исландской школы[30].
Как видно, что причисление специалиста к той или иной школе несёт принципиальное значение. Так свободная проза предполагает с теми или иными вариациями, что по большому счёту саги можно использовать вполне, как полноценные источники, несмотря на то, что многие её адепты весьма справедливо указывали на противоречивый характер устной традиции. В недрах книжной прозы бессменно доминировал скептицизм по отношению к информации, предоставляемой сагами, и более, ценности их, как исторического источника.
Критическая позиция книжной прозы была в чём-то подготовлена ещё Эдвином Йенссеном, который на основе своего исследования саги об Эгиле Скаллагримссоне пришёл к весьма негативному выводу о достоверности саг. Постоянным оппонентом Йессена и адвокатом саг стал Финнур Йоунссон.
Поистине гиперкритическое отношение к сагам (в первую очередь уже к родовым сагам) несут работы Б. М. Оульсена, ярого скептика начала 20 столетия, который во многом является лидером клана книжной прозы. Эффект от его работ был таким, что лет 30 ещё большинство исследователей и не притрагивалось к сагам, боясь быть обвинённым в ненаучности. Отдельные ростки того, что посеял Оульсен по отношению восприятия саг как источников просуществовали до второй половины нашего века.
Первая попытка на высоком научном уровне достигнуть понимания исторического контекста саг была сделана Кнутом Листёлем, которого, как уже упоминалось выше, причисляют к школе свободной прозы. Применяя своё знание, приобретённое в изучении механизмов изменения в устных рассказов через сравнение норвежских традиций с дипломатическими записями, он заключил, что родовые саги имели исторический базис; они были с самого начала историей, и их рассматривали, как историчные. В своей же сохранившейся форме они могут содержать всякие исторические неточности, но не существует причины, по которой бы можно было верить, что они не историчны, так как общая картина эпохи сохраняется. Листёля упорно критиковал Байтке, который утверждал, что рассматривать устную традицию как объект исследования не имеет никакого смысла. Позиция Листёля без сомнения заложили кое-что из основы для понимания саг в наше время.
Двадцатый век принёс несколько теорий, предлагающих решение вопросы о происхождении саг. Так, например, ирландская гипотеза заключается в том, что саги в Исландии — прямой продукт кельтского влияния. В Ирландии, представляется сторонникам этой теории, существовал богатый опыт мифотворчества и создания устных, а позже письменных историй, известных, как так называемые ирландские саги. Именно отсюда, стало быть, и пошёл основной импульс для распространения саг в Исландии. Эти рассуждения были справедливо раскритикованы Хеслером, который указал на вопиющие различия в структуре исландских саг и ирландской литературы, для которой характерны красочные мифологемы и вычурный язык повествования, в то время, как основной особенностью исландских произведений является то, что такие вещи там отсутствуют.
Теория прядей (þáttr) видит происхождение саги от более древнего жанра мелкого, короткого лаконичного рассказа, называемого þáttr. Такая позиция не лишена определённых достинств, хотя тот же Хеслер, например, поправлял, что прядь — жанр, современный саге, а потому являться её прародителем не может.
Предпринимались и попытки исследования саг прежде всего как литературы, но я думаю, что здесь они большого значения иметь не будут, и принадлежат больше филологии. Хотя раз уж я упомянул о них, то стоит назвать имя одного из родоначальников литературного анализа Рухса.
Идейные установки школы книжной прозы находят свое продолжение в работах учёных, которых объединяют под названием группа «анализа источников», или с лёгкого пера Хальвадра Лая «Исландская школа»[31], поскольку большинство её представителей родом из Исландии. Клоувер отмечают, что в общих предположениях о том, что саги — продукт средневековых новеллистов, обращавшихся к какому-то числу более древних манускриптов, аналитики источников Исландской школы являются чистыми наследниками книжной прозы. Но, добавляет она, они различаются в двух пунктах. Исландская школа была ещё менее программной, чем школа книжной прозы и не рассматривала сагу как феномен, она вообще не рассматривала саги в общем. Представители данной группы предпочитали изучать каждую отдельную сагу за сагой, часть за частью. Неслучайно поэтому, что одни из самых лучших их исследований — предисловия к публикациям древних памятников в Íslenzk fornrit. Кстати, нельзя не вспомнить, что подобные тенденции Андерссон относил и к книжной прозе. Второй пункт, на который обращает внимание Клоувер, — это отношение Исландской школы к устному компоненту. В отличие от своих предтеч, которые не воспринимали устную традицию, как форму, аналитики источников рассматривали её как в какой-то степени оказавшую влияние на саги. Это относится и к элементам содержания, и к фрагментам, в которых явно прослеживается её влияние. И всё же, полагают представители данного течения устный вклад в сагу по большей части не познан и возможно вообще неосознаваем в правильном в смысле. В свою очередь литературные корни саги идентифицируемы с помощью обычных методов текстуального сравнения, и следовательно задача исследователя — обнаружить именно литературные компоненты, а после при помощи логического вывода отрицания передать напоминание о местной традиции[32].
Лучше всего позиция классической Исландской школы отражена в сочинениях ярчайшего её представителя и идейного вождя Сигурдура Нордаля. Будучи послом молодой независимой Исландской республики он прочёл в Кембридже одну из лекций в серии, посвящённой памяти видного британского филолога и историка Вильяма Патона Кера. Она называлась «Исторический элемент в происхождении исландской саги»[33]. В этой краткой работе максимально точно изложены теоретические взгляды Сигурдура и его компании. Упор делается на выделение чёткой критической позиции по отделению реального от выдуманного в сагах. В пример Нордаль приводит сагу о Ньяле, объясняя, что он может сделать вывод, что такой человек как Ньяль действительно существовал, потому что о нём говорится во многих других источниках, но был ли он действительно таким добрым и замечательным, как его описывает сага, мы не можем знать, а потому на эти сведения полагаться не стоит. В подобном ключе Нордаль предлагал работать и со всем содержанием саги, тщательно выделяя строгую хронологию и конкретные факты. Сейчас возможно такая методика будет казаться немного наивной, но в своё время она положила основу направлению и ответвлениям, которые до сих пор продолжают играть заметную роль в историографии.
Позиции Норадаля и Исландской школы с его тенденциями книжной прозы, хотя и заняли довольно прочное место не могли остаться без оппозиционных возражений. Вскоре после смерти этого действительно великого учёного поднялась целая волна, настроенная враждебно к его идеологии. Клоувер отмечает две работы: Дитриха Хофманна и Оускара Халльдорсона, заявляющие о традиционном базисе саги о Храфнкеле, считавшейся ранее ярким примером правоты Исландской школы. Оускар вообще может считаться вестником признаков раскола в исландском научном сообществе, «денордализации» в изучении саг[34].
Сага анонимна, но в свете Исландской школы проводились развернутые изыскания в области авторства саг. С тех пор, пишет Клоувер, как Н. Ф. С. Грундтвик предположил, что Снорри Стурлусон был автором саги об Эгиле, охота за сочинителями саг началась[35]. Существует огромное количество исследований посвящённых авторству в саге, и чаще всего таковым называется Снорри.
Мне кажется, что по проблеме авторства лучше взглянуть на труды Ларса Лёнрота и Михаила Ивановича Стеблина-Каменского[36], которые, основываясь на результатах своих исследований по семантическому значению слов: rita (писать), setja saman (составлять), sagnamaðr (человек саги) указывали на проблему восприятия древними скандинавами, и средневековыми исландцами в частности, авторства.
Ларс Лёнрот положили начало изучению иностранного, в первую очередь западноевропейского, влияния в саге[37], и это направление было подхвачено Исландской школой. Среди её приверженцев можно назвать Бьярни Эйнарссона[38] (не путать с Бьярни Ф. Эйнарссоном — археологом), который посвятил немало трудов исследованию внешних литературных источников по большой части для той группы родовых саг, которая повествует о жизни известнейших скальдов (саги о скальдах). Он находил немалое влияние европейских произведений, что в общем характерно для продолжателя традиций анализа источников. В изысканиях подобных проявлений западной Европы, я полагаю, является важным само их наличие, хотя форма, видимо, не всегда всеми воспринималась правильно.
Видное место с 1970ых годов занимает течение литературной антропологии. В 1971 году антрополог В. В. Тёрнер обратил свой взгляд в сторону исландских саг. Несмотря на «зубчатую и предательскую поверхность происхождения и датировки» антропологи, по его мнению, должны много взять из истории древней Исландии через саги, и, в свою очереди много привнести в её изучение[39]. Ведь данные памятники содержат огромнейшее количество примеров повседневной жизни на острове. Но тут же, отмечает Клоувер, возникает вопрос, который в чём-то подготовлен аргументами книжной прозы. Какую реальность отражают саги? Тринадцатого ли века, когда они были созданы? Эпохи заселения? Или всё-таки того, что называют веком саг? Большое значение возможно здесь будут иметь исследования ментальности, категорий восприятия средневековых скандинавов. Исследования Стеблина-Камеснкого в этой области являются весьма интересными и перспективными. Важно в данном контексте обратить внимание на его концепцию «правды» и отличия мышления средневекового человека от человека современного, внимание, уделяемое духовному миру человека, как в саге, так и в самом обществе породившем их. Касательно авторства Стеблин-Каменский придерживался мнения, что люди дописьменного общества воспринимают его иначе, чем люди письменного общества. Теоретические основания работы Дж. Байока тоже будут во многом базироваться на антропологическом видении.
Традиционалистский подход наших дней нашёл своё отражение в методике формализма. Некоторые предпосылки к его появлению можно найти ещё у Кнута Листёля. Рассматривая природу устной традиции, специалисты пытаются прийти к заключению о том, как использовать материал саг в свете её специфики.
В Исландии существует немного книг законов. Дошедший до нас собранный свод законов называется Grágás, что означает «Серый гусь». Происхождение этого названия неизвестно. В отличие от других скандинавских и европейских законов, Грагас составлен без всякого отношения к королевскому правосудию и прерогативам, которых собственно в Исландии и не было. Его постановления и правила иллюстрируют ограничения и прецеденты правовой системы, которая действовала без какого-либо репрессивного аппарата. Грагас — законы общества, где порядок сохранялся в основном через переговоры и компромисс, а проведение преследования и осуществление наказания находились в частном ведении.
Согласно «Книге об исландцах», в 1117 году специальной комиссии во главе с Хавлиди Массоном было поручено записать законы в книгу. Это был новый шаг к кодификации, а также начало письменного правового корпуса, который позже будет назван Грагас (Íslb., 10).
Тем не менее, очень важным является вопрос о том, насколько полно манускрипты тринадцатого века отражают реалии более раннего периода. С определённой степенью уверенности можно утверждать, что Грагас содержит в себе многие статьи, которые уходят своими корнями в далёкое прошлое. Так, например, присутствуют здесь записи о правилах, касающихся рабства, а рабство в Исландии уже полностью исчезло к 1117 году. Стиль Грагаса также намекает на долгое существование многих законов в устной традиции
Наиболее полно Грагас представлен в двух больших манускриптах, датированных серединой тринадцатого столетия. Один из них называется Konungsbók, что значит королевская книга, названная так из-за долгого пребывания во владении датской короной — рукопись находилась в Старой Королевской Библиотеке в Копенгагене. Другой носит название Staðarhólsbók — она получила своё имя от хутора в Исландии, где была найдена в шестнадцатом столетии. Листки этих манускриптов, как и у многих других исландских средневековых книг, сделаны из пергамена и инкрустированы полихромными инициалами. Их производство должно было быть довольно дорогим, что даёт возможность предположить, что заказчиками были весьма респектабельные люди, хотя неизвестно для какого конкретно была сделана эта работа. Ни Konungsbók, ни Staðarhólsbók не являются официальными кодексами. Скорее они являются частными книгами законов, которые охватывают, даже если в некоторых местах и случайно, дыхание и глубину исландских «конституционных» и правовых систем.
В своей работе я использовал критическое издание Грагаса под редакцией Гуннара Карлсона[40]. «Серый Гусь» делится на ряд крупных разделов, посвящённым тем или иным областям правовой регламентации. Для исследования административного устройства наибольшую важность имеют разделы: Um fjarleigum, þingkapaþáttr, lögsögumannsþáttr и lögrettuþáttr, к которым я в основном и обращался.
Для любой страны огромное значение имеет отправная точка истории, как, где и когда было положено начало её существования. Для любого народа огромную важность представляет знание о своих истоках, о том, где находятся его корни, откуда ведёт он своё происхождение. Для исследователя, особенно историка, изучающего социальные, политические и культурные институты необходимо иметь представление о том, где лежит основа, фундамент этих явлений, ведь любое общество в своём развитии, даже сильно изменившись, имеет традицию, которая во многих вещах определяет характер и устройство данного общества.
Исландия — это, пожалуй, единственная европейская страна, время образования которой не вызывает сомнения, а исландцы — один из тех немногих народов, которые могут с определённой долей уверенности утверждать, откуда ведётся отсчёт их существования. Во многом такая позиция объясняется тем, что начало страны и народа было положено колонизацией, то есть путём в той или иной мере искусственным, сравнимым разве с тем, каким были образованы американская и другие нации на отрытых землях в Новое время[41].
Информация об этом времени содержится и в Íslendingabók, и в Landnámabók, а также в многочисленных сагах, но сведения, предоставляемые данными источниками весьма специфичны и требуют специального подхода (см. гл. 1 Источники). Исследователю, изучающему проблемы политической системы, важно ясно представлять какие процессы происходили в то время, ведь здесь приходится иметь дело с периодом, когда традиции исландского сообщества находились ещё в зачаточном состоянии, то есть формировались, ещё не вступив в фазу своего становления, с периодом зарождения традиции, в русле которой, в том числе, и будут создаваться произведения, упомянутые выше.
Мне бы хотелось с самого начала очертить те пункты, которым я собираюсь уделить внимание.
1. Век Заселения представляет собой фундамент, на основе которого впоследствии будет строиться общественное здание независимой Исландии. Этот фундамент содержит уже, по-видимому, многие контуры будущих институтов власти, законодательства и административной системы. Но эти контуры не возникали из пустоты — они появлялись на фоне огромнейшего багажа, который приносили с собой первопоселенцы из мест своего предыдущего проживания. Поэтому крайне важно представить, откуда прибывали колонисты и тот уклад жизни, который имел место быть там, каков был их социальный и возможно этнический состав, хотя проблема этнического состава в полном смысле этого слова здесь не стоит. В прямой связи здесь находится также вопрос о причинах массовой миграции в Исландию, о том, что подвергало те или иные группы населения покидать обжитые многими поколениями их предков земли и отправляться в опасное плавание к неведомым землям.
2. Второй аспект, заслуживающий пристального внимания, — это то, как проходил сам процесс колонизации, взятия земли — landnáma, и формирование отношений между поселенцами. Здесь несомненно огромное значение, по-видимому, будут иметь географические условия расселения, так как административная организация нового молодого общества в первую очередь зависит от особенностей географического ландшафта той территории, где проживают колонисты. Их количество растёт, и рано или поздно приходится начинать регулировать отношения между собой, в связи с чем, стоит вопрос о том, как и какие социальные и имущественные группы возникали на новой территории, и насколько их статус на родине влиял на тот, который они приобретали в Исландии. Важно также и обратить внимание на то, как могли урегулироваться спорные земельные конфликты, так как эта проблема имеет прямое отношение к будущему административному устройству на региональном уровне. Немаловажным будет здесь также и рассмотреть, насколько сильно первые поселенцы были сакрально привязаны к территории, где они устраивали свои хозяйства.
3. Развивая эту тему, далее я попытаюсь остановиться на проблеме становления местных тингов — древнего института германских народов — в Исландии, на том, как они могли определять административную карту острова. Отсюда же вытекает и вопрос о том, что представляли из себя goði и goðorð в Век Заселения, так как нам известно, что одной из основных функций goði впоследствии будет именно содержание местного тинга. Целесообразным, мне кажется, здесь будет уделить внимание происхождению термина goði: что под ним понимали в других регионах Северной Европы, и что он мог обозначать поначалу в Исландии, на предположениях, какие функции исполнял goði в Исландии и на континенте, насколько они совпадают или разнятся. Соответственно сразу же встаёт и вопрос о характере goðorð’а, если он вообще существовал как реальность в то время. Hreppr, как единица своеобразной административной организации, несомненно также заслуживает пристального внимания, хотя, стоит отметить сразу, вряд ли возможно пока сказать что-то определённое по этому поводу, особенно, если речь идёт о таком тёмном периоде, как Век Заселения.
Многое здесь будет строиться на уровне предположений, так как подкрепить те или иные мысли достоверными фактами зачастую пока не представляется возможным, по причине отсутствия последних. Выделяя Век Заселения как некое единое целое, однородный период становления, приходится идти на определённые условности, ведь то устройство, что существовало в первые годы колонизации всё-таки наверняка сильно отличалось от, того, которое сложилось ко времени близкому к образованию Альтинга. Интересно конечно же было бы проследить исландское общество в развитии в этот период, но источники, к сожалению, предоставляют очень мало информации по этому поводу, и разве что последние археологические изыскания предпринимают попытки восполнить лакуну[42].
Тем не менее, мне бы хотелось чётко очертить моменты, которым я постараюсь уделить первостепенное внимание на протяжении четырёх пунктов, заявленных выше. Важно, на мой взгляд, вывить те факторы, существование которых в выделяемый период позволит впоследствии возникнуть административной и политической системе «Исландского Свободного Государства», факторы, повлиявшие на развитие традиций и устоев, принесённых первопоселенцами, в специфических условиях колонизации новой неосвоенной земли.
В сочинении Ари Торгильссона чётко указывается на время начала заселения Исландии — 870 год, когда Ингольв Арнарсон, традиционно считающийся родоначальником исландского народа, «поселился на юге в Заливе Дымов / byggði suðr í Rejkjarvík» (Íslb., 1). Данный источник сообщает, что этот северянин (maðr nórrœnn) первым прибыл из Норвегии в Исландию. Landnámabók содержит сведения о более ранних плаваниях к этом пустынному острову посреди Атлантики, совершаемые, в основном, разными викингами. О времени открытия и заселения страны здесь говорится так:
Когда Исландию открыли и стали заселять норвежцы (северные люди), папа Адриан, а за ним папа Иоанн Пятый занимали апостольский престол в Риме. Людовик сын Людовика был императором Германии, а Лео и его сын Александр правили в Византии. Харальд Прекрасноволосый был конунгом Норвегии, Эйрик Эймундссон и его сын правили Швецией, а Горм Старый Данией. Альфред Великий и его сын Эдуард правили в Англии, конунг Кьярваль в Дублине, а ярл Сигурд Могучий на Оркнейских островах (Landb., 2).
Первым, кто добрался до Исландии, в «Книге о взятии земли» называется Наддад Викинг. Согласно тексту этого памятника, его занесло туда случайно, так как он хотел попасть из Норвегии на Фарерские острова, но его корабль отнесло к западу в море и он наткнулся на большую землю (land mikit). Интересно отметить, что экспедиция Наддада не была единственной подобного рода — в источнике подразумеваются, что были и другие, когда путешественники сбивались с пути. От Наддада, как утверждается в Ланднаме, остров и получил своё первое имя — Снежная страна (Snæland) (Landb., 3).
Далее в «Книге о взятии земли» идёт речь о Гардаре Сваварсоне, шведе родом, достигнувшем Исландии с помощью провидческого дара своей матери. «Hann kom at landi fyrir austan Horn it eystra. Þat var þá höfn. Garðar sigldi umhversis landit ok vissi, at þat var eyland. Hann var um vetr einn norðr í Húsavík á Skjálfanda ok gerði þar hus / Он достиг страны с востока у Хорна Восточного. Там тогда была гавань, куда могли заходить корабли. Гардар прошёл на своём корабле вокруг страны и удостоверился, что это был остров. Он провёл одну зиму на севере в Хусавике (Домовом Заливе) на Скьялдфанде и построил там себе дом», — говорится в тексте. Гардар не остался на острове и весной отбыл назад в Норвегию, где и рассказывал всем о своём путешествии. Интересным в связи с Гардаром мне представляется упоминание о Наттфари, человеке, который уплыл на лодке от корабля и поселился в месте, которое называется Залив Наттфари (Náttfaravík). Впоследствии о нём ничего не будет сказано (Landb., 4).
Флоки Вильгердарссон — третий скандинав, о котором говорится в Landnámabók, и последний из предшествующих Ингольву. Он характеризуется как великий викинг (víkingr mikill). Отправившись из Смьёрсунда, зайдя в Хьяльтланд, он достигает Исландии. Поселившись там в Широком фьорде, он проводит на острове зиму, но из-за холодной весны и смерти всего скота Рапна-Флоки (Ворон-Флоки) вынужден покинуть страну. Но он даёт ей название, которое уже закрепится за ней навсегда: «Vár var heldr kalt. Þá gekk Flóki upp á fjall eitt hátt ok sá norðr yfir fjöllin fjörd fullan af hafísum. Því kölluðu þeir landit Ísland, sem þat hefir síðan heitit / Всю весну было холодно. Флоки взобрался на одну высокую гору и увидел, что весь фьорд на севере полон айсбергов. Поэтому назвали они страну Исландией — Ледовой землёй, как она с тех пор всегда и называлась», — сообщает Landnámabók (Landb., 5). После Флоки повествование переходит уже к Ингольву.
Я не случайно дал здесь краткий обзор того, что написано в «Книге о взятии земли» о ранних плаваниях в Исландию. Даже если все эти истории не более, чем легенды, возникшие столетия спустя, определённая тенденция, на мой взгляд, в них всё же отражается или, по крайней мере, иллюстрируется. Первые социальные группы, достигавшие Исландии, — были команды викингов с организацией, которая впоследствии, по всей вероятности, будет окончательно оформлена в форме сотоварищей-félag, широко засвидетельствованных позднее в рунических камнях десятого века эпохи викингов. Корабли викингов бороздили тогда почти все моря омывающие европейский континент, и поэтому предположение, подтверждённое кстати в Landnámabók, что какие-то из них могли случайно быть отнесены в Исландию выглядит весьма правдоподобным. Тем более, что в данный период (вторая половина 9 века) наибольшей интенсивности действия викингов достигают в районе Северного моря и Атлантического океана, проходит окончательное завоевание северной части Англии и Ирландии[43].
Кстати время, на которое указывают Íslendingabók и Landnámabók, воспринимается не всеми исследователями так однозначно. Йоун Йоуханессон, например, указывает на позицию, смысл которой заключается а том, что ни Ари Торгильссон, ни другие исландские авторы не могли установить точной хронологии Харальда Прекрасноволосого. В рамках относительной хронологии период открытия и начала заселения устанавливался в связи с годами правления этого конунга, что, видимо, прочно вошло в исландскую традицию, а так как рождение Харальда, по мнению некоторых специалистов, произошло на 16 лет позже указываемого в источниках срока, то и экспедиции первооткрывателей стоит перенести в более поздний период[44].
Из экзотических теорий по этому поводу можно привести точку зрения Маргрет Херманнс Аудардохтир, которая относит начало колонизации аж к седьмому веку нашей эры, причём отводит роль освоения острова кельтам[45].
Мне кажется, что с той или иной степенью уверенности можно выделить последнюю треть восьмого столетия, как время открытия (подразумевается, что Исландия становится довольно известной) и начала заселения страны, не делая акцентов на какие-то более точные даты. Хотя возможно какие-то более ранние плавания скандинавов в Исландию и могли иметь место, они не представляют здесь какого-либо особого значение, в отличие от тех, которые дали посылку для массовой миграции туда в указываемый период.
Викингам, как представителям определённой социальной категории, безусловно, принадлежит заслуга открытия Исландии, но не более, так как первопоселенцы прибывали сюда уже в совершенно другом качестве. Форма организации викингских дружин, успешно работавшая в землях, где приходилось иметь дело с туземным населением и его имуществом, не имела никакого практического смысла на пустынных просторах Исландии. На континенте и на Британских островах викинги будут активно взаимодействовать с локальными общественными и политическими институтами, подчас занимать место местных элит, а в самой Скандинавии на известной стадии развития оказывать огромное влияние на становление будущих государств. В Исландии такого влияния не будет, и не случайно почти не известно походов, организованных только исландцами и из Исландии — как говорят источники, последние принимают участие, в основном, в экспедициях организованных жителями Скандинавского полуострова, Дании и других регионов, а сами предпочитают отправляться в исключительно торговые поездки.
В связи проблемой поселенцев встаёт вопрос о том, из каких областей Северной Европы, прибыло большинство из них. Несмотря на огромное культурное единство, имевшее место быть у всех северогерманских племён на протяжении эпохи викингов (скандинавской цивилизации у Тойнби), региональная специфика не должна быть забыта, так как она тоже несомненно представляет огромную важность, ведь административное деление в различных районах Скандинавии имело свои особенности. Второй пункт здесь — это проблема кельтского влияния и участия в колонизации, служившая зачастую полем для многих безосновательных теорий и спекулятивных заявлений.
Говоря об этническом происхождении колонистов, делать вывод о сколько-нибудь заметном кельтском элементе не приходится. Многие учёные, базируясь на данных ономастики, свидетельствах различных источников и данных антропологии делали выводы о том, что участие кельтов — ирландцев и других — в формировании исландского народа довольно сильно, и превышает значительно их роль в истории других регионах Северной Европы. На подобных позициях стоял Йоун Йоуханнессон, приводя ряд имён ирландского происхождения: Avangr, Behen, Bjöllah, Njall, — а также прозвищ: bjólan, feilan и др. — и делая краткий экскурс в антропологию[46]. Также здесь стоит опять отметить исследования Маргрет Херманнс-Аудардохтир и точку зрения Г. (Гуннара?) Сигурдссона[47].
На мой взгляд, кельтский элемент, который всё же имел место быть, стоит рассматривать в контексте общескандинавских контактов с кельтским миром, и выделять какую-то особую роль Исландии здесь не стоит. Безусловно, что люди с той или иной степенью кельтской крови принимали участие в освоении острова, как они появлялись и в других местах Северной Европы в виде потомков норманнских жителей колоний Британских островов и рабов, вывозимых оттуда. Особого же влияния на культуру, политическое и социальное устройство они не оказали, и все эти институты являются продуктом северогерманского общества. Прекрасным доказательством тому служит сам исландский язык, сформировавшийся на основе древненорвежских диалектов, бывших родными для большинства поселенцев, и не испытавший достаточно сильного влияния кельтских языков, чтобы говорить о каком-то значительном кельтском влиянии на развитие исландского общества.
И «Книга об исландцах», и «Книга о взятии земли» содержат фрагменты о существовании неких pappar в Исландии до прибытия туда норманнов. В обоих источниках говорится, что они были христианами и ирландцами (Íslb., 1; Landb., 1). Вероятней всего они были монахами-отшельниками, хотя существуют мнения, что это были общины кельтских переселенцев. Кое-кто полагал, что именно информация, полученная от pappar навела норманнов на Исландию. Тем не менее, вполне обоснованным будет считать, что эти люди не оказали никакого влияния на историю Исландию, так как их число было очень мало, и при появлении викингов они исчезли или были просто перебиты.
Гораздо более важной здесь предстаёт проблема того, представители каких именно регионов Скандинавии являлись доминирующими в составе первопоселенцев. Ведь Северная Европа в то время представляла сложный конгломерат различных племён, начинающих объединятся вокруг определённых центров, дающих импульс для появления будущих национальных государств. Landnámabók, видимо следуя определённой традиции, ясно указывает на то, что большинство поселенцев прибыло из юго-западной части разрозненных земель, позже объединённых под названием Норвегия. Стоит отметить, что данные территории находились довольно близко к развитой сети торговых путей, и уровень их экономического развития был несколько выше чем в остальных частях Норвегии[48].
Среди учёных наиболее распространённым является мнение, что основная часть исландских первопоселенцев происходила именно из этого региона. Специалисты с той или степенью вариаций помещают их родину в Норвегии и частично на Британских островах, делая оговорку, что в принципе могли встречаться и представители восточной части Скандинавии.
В. Гудмундссон, в точности следует указаниям Landnámabók и помещает родину колонистов в Норвегии[49]. Продолжая в подобной традиции, Олавур Ларуссон относит подавляющее их число к выходцам с Юго-Запада и из района Вика[50]. Барди Гудмундссон, хоть и относит место отбытия большинства переселенцев к юго-западной Норвегии, утверждает, что они принадлежали к датскому правящему классу, иммигрировавшему туда веком ранее, и один из аргументов, приводимых им в доказательство этому, что институт goði, широко распространённый в Исландии, зафиксирован именно в Дании, а не в Норвегии. В то же время он признаёт, что были также представители Трёндалага, Швеции, Британских островов и Ирландии[51]. Сигурдур Нордаль, также немного отходя от общепринятых канонов, полагал, что происхождение поселенцев было более рассеянным с самого начала. Кто-то прибыл из Норвегии, напрямую или через Британские острова, кто-то из Дании и Швеции, котором уделяется особое внимание, кто-то был ирландского происхождения[52]. Йоун Йоуханессон, не считая его позиции по поводу кельтского влияния, в общем придерживался традиционной точки зрения, отдавая лидерство в процессе заселения норвежцам. Интересными выглядят его соображения по поводу параграфа о Гардаре Сваварссоне: «Имена Garðar, Svávar и Nattfari восточно-скандинавского происхождения, зафиксированные преимущественно в Швеции. Представляется маловероятным, что норвежцы применили бы имя hólmr (остров) к земле такой величины, как Исландия. С другой стороны такое применение найдено в восточной части Скандинавии, например о. Борнхольм»[53].
Несколько отходя от классических представлений, археолог Бьярни Ф. Эйнарссон настаивает на том, что ключевую роль играли колонисты происходившие из Северной Норвегии. Как определённый индикатор этого он приводит экологическое наследие. «Под экологическим наследием, — пишет он. — Я понимаю, что люди, живущие, как и их предки, в данной окружающей среде аккумулировали знание, в большой степени специфичное для той среды, знание, сохранённое через поколения. Это знание, как информация о природных условиях базируется не на реально существующей (правдивой) среде, а на воспринятой (испытанной)». Он отмечает, что климат, характерный для северной четверти Исландии (зона 68а, средний север Исландии) довольно схож с климатом Северной Норвегии (Трондхейм, зона 44), и поэтому, продвигаясь в новую климатическую среду, такую как Исландия, они могли снизить значительно цену адаптации, выбрав места, где природные условия максимально соответствовали бы оставленным на родине. Отсюда Бьярни выводит предположение, что люди, колонизирующие зону 68 в Исландии, могли происходить из Северной Норвегии. В то же время он не отрицает и присутствия поселенцев из других различных частей Скандинавии.[54]
В свете всего сказанного выше, мне бы хотелось всё-таки высказать мнение, что традиционная точка зрения о юго-западном регионе Норвегии, как месте, откуда прибыло большинство первопоселенцев, несмотря на все аргументы против, выглядит весьма достоверно. На протяжении существования Исландского Сообщества, эта часть Норвегии во многом воспринималась скорее как продолжение обитаемого пространства исландцев, нежели, чем чужой территорией, а конунги из рода Фолькунгов-Инглингов всегда были чем-то вроде единственных легитимных правителей, несмотря на то, что многие исландские авторы, Снорри Стурлусон в частности, придерживались позиций строгой независимости от них. Даже в наше время, как показывают данные социологических опросов, исландцы выделяют норвежцев как иностранную нацию, меньше всего похожую на исландцев, что может свидетельствовать, по мнению Ричарда Томассона, о том, что многие исландцы не рассматривают норвежцев, как иностранцев вообще[55]. Тем не менее, естественно, нельзя полностью отрицать присутствия представителей и, в первую очередь, из северных провинций Норвегии, и из других мест, где существовало скандинавское население.
Многими учёными отмечалось явное несоответствие похоронных обрядов юго-западной Норвегии, где широкое распространение получила кремация, и Исландии, где кремация была почти неизвестна и использовалось трупоположение (более 300 захоронений до 1000 года) [56]. Йоун Йоуханессон объясняет это христианским влиянием колонистов с Британских островов[57], хотя отмечает, что такое могло случиться и просто из-за переезда на новые земли. Возможно, здесь играет роль социальный статус поселенцев, о котором речь пойдёт далее.
Среди социальных групп, упоминаемых в Landnámabók, можно выделить: 1) выходцев из правящего слоя: потомки и многочисленные родственники херсиров, ярлов и даже конунгов; 2) бондов; 3) окружение и тех, и других. Нельзя забывать, что в «Книге о взятии земли» уделено внимание далеко не всем поселенцам, а только самым именитым из них, к которым по традиции возводили свой род лица, причастные к её созданию. В Íslendingabók говорится о четырёх именитых поселенцах, из которых двое характеризуются, как nórrœnn и maðr nórrœnn, то есть можно сделать вывод, что они являются фермерами, а двое других причисляются к аристократии. Hrollaugr сын ярла Рёгнвальда из Мёри и, весьма занимательно, женщина Ауд — дочь Кетиля Плосконосого, херсира из Норвегии (Íslb., 2)[58].
Говоря о представителях аристократии среди колонистов, стоит отметить возможную тенденциозность источников по этому поводу, которая будет заключаться в двух вещах. Во-первых, это конечно то, что представители тех или иных влиятельных исландских фамилий, причастные к созданию имеющихся у нас сейчас источников наверняка пытались, может даже и неосознанно без всякого злого умысла, подчеркнуть знатность происхождения, как людей, к которым они возводили свой род, так и вообще народа Исландии. Ари Торгильссон вообще приводит родословную, согласно которой он является потомком Ингви-Фрейра и конунгов Упсалы (Íslb., 12). Ещё одним популярным предком для многих исландцев считался легендарный Рагнар Кожаные Штаны, о чём можно прочитать во многих параграфах Lanámabók.
Второй аспект будет заключаться в том, какой смысл вкладывали люди XII–XIII веков в термины, обозначающие положение человека в социальной иерархии. Язык сохранял слова: конунг, ярл, херсир, — но смысл, вкладываемый в них, подвергался естественной трансформации, ведь наивно полагать, например, что власть конунгов Норвегии (как их именуют древние памятники) IX–X веков была такая же, как у норвежских конунгов XII–XIII веков, когда составлялась подавляющая масса ценных для подобного исследования источников. В восприятии же исландцев того времени, не имевших развитого представления о прогрессе, древние конунги, ярлы, херсиры и т.д. могли наделяться полномочиями, присущими их коллегам в более позднее время. В IX – начале X века в Норвегии не было ещё столь яркого статусного различия между простыми бондами и представителями более высших слоёв — они только нарождались. Исландец же XII века без особых замешательств со своей стороны такие различия древности может приписать, и это не будет «неправдой» в его понимании, так как данная реальность всё же имеет место быть в современной ему Норвегии, и почему же не быть так тому и тремя веками раньше.
Известно, что для исландского общества на протяжении всей его истории был характерен эгалитаризм. Об этом очень обстоятельно пишут Томассон и Байок в своих работах. В доказательство этому приводится договор между конунгом Олавом Святым и исландцами, где у норвежцев уже существуют градации по выплате виры за различные категории свободных людей, а у исландцев нет[59].
Поэтому доверять информации о наличии большого количества тех, кого можно причислить к аристократии, следует с очень большой осторожностью. Несомненно, что в Landnámabók преувеличено число выходцев из неё, о чём, например, писал ещё Йоун Йоуханессон[60]. Смысл же, который могли вкладывать её создатели в социальное положение этих персонажей, которые совсем не обязательно могут быть фикцией и полной легендой, как полагают некоторые, несколько отличался от того, что существовал в IX веке.
К тому же большинство представителей высших слоёв, племенных верхушек, представляли из себя в первую очередь военных вождей, а в Исландии воевать было не с кем, и поэтому их роль в освоении острова никак не зависела от их положения.
Проблема социального состава первопоселенцев тесно соприкасается с вопросах о причинах миграции. Выражается эта связь будет в том, какие конкретные причины заставляли те или иные группы отправляться в путешествие в поисках нового дома. К тому же, выявив те или иные причины, можно с гораздо большей уверенностью говорить и о самом социальном составе.
Традиционно древняя исландская историография называет основной причиной миграции агрессию конунга Харальда Прекрасноволосого. В Landnámabók и в сагах можно найти огромное количество упоминаний о людях, вынужденных покинуть свою родину из-за экспансивной политики этого короля. Так, например, херсир Вечерний Волк (Kveldulfr) и его сын Лысый Грим (Skallagrímr) — дед и отец знаменитого скальда Эгиля — переселяются в Исландию именно из-за распри с Харальдом (Эг.; Landnb. 29–30). Сразу стоит отметить, что такая позиция поддерживает аристократическое происхождение колонистов — лидеров локальных фюльков, проигравших в борьбе с конунгом и оставивших свою землю.
В. (Вильямур?) Гудмундссон и Барди Гудмундссон причисляли мигрантов именно к высшему правящему слою, хотя их позиции и расходились в вопросе об их этнической принадлежности (см. выше). В. (Вилямур?) писал: «Поселенцы принадлежали к группе норвежских вождей, причём являлись наиболее непреклонной, упрямой частью аристократии… Вряд ли существовало ещё общество, в отношении к своему размеру с таким большим количеством великих родов, с таким большим количеством людей благородного происхождения и хорошей крови, как Исландия первых столетий после колонизации»[61].
Йоун Йоуханессон указывает на частые преувеличения социального статуса поселенцев в Landnámabók[62]. И здесь сразу же возникают идеи о более сложном комплексе причин, нежели простое давление Харальда.
Прежде всего, продолжая политическую линию, нельзя не отметить, что агрессивная политика в Норвегии конца IX века проводилась не только Харальдом Прекрасноволосым, конунгом Вестфольда, но и ярлами севера, правителями Трёндалага. Недаром в Landnámabók встречаем героев, которые иммигрируют именно из-за давления властителей севера. Такая ситуация наносит удар по позиции, что только деятельность Харальда могла являться причиной переселения. В более широком смысле нужно сказать, что Юго-Западная Норвегия и Трёндалаг представляли из себя два центра, консолидирующие вокруг себя разрозненные фюльки, и, что между ними уже намечались контуры соперничества во время, когда началось освоение Исландии. В таком случае лидеры многих племён могли оказаться между двух огней, двух крупных, набирающих силу образований в крайне трудном положении, и какая-то часть из них вместе со своим окружением могла покинуть нажитые места. Но массовая эмиграция данного слоя представляется маловероятной.
Исследователями много раз отмечалось, что только политическими событиями объяснять переселение в Исландию, как это делали сами древние исландцы, было бы неправильно. Прежде всего в Landnámabók можно найти свидетельства о том, что среди прибывающих были и друзья конунга, и следовательно они не могли уехать из Норвегии из-за его неограниченных амбиций. В этом уже прослеживается некоторое противоречие. Потом имеет ещё определённое значение и беспрестанное желание норвежских конунгов в XII и особенно XIII веке подчинить себе Исландию и крайне негативное отношение к этому желанию многих видных исландцев, которые в большинстве своём и оставили нам письменные памятники. В пример хотя бы можно привести того же Снорри Стурлусона. Понятно поэтому, что образ конунга-агрессора приобретает первостепенное значение, отметая все другие сюжеты в сознании тех людей.
Йоун Йоуханессон указывал, что в первую очередь сыграли свою роль причины экономические[63]. Здесь, на мой взгляд, стоит их поместить в контексте тех причин, что вызывали обширную экспансию скандинавов на протяжении всей эпохи викингов. Хозяйственный кризис, постигавший скандинавов на континенте, заставлял их искать новые земли для проживания, и они находят их: происходит довольно крупная оккупация обширных территорий в Англии и Ирландии, где остаются навсегда крупные сообщества норманнов, сохраняя свои устои и традиции ещё на целые столетия. Исландия и Фарерские острова были возможно привлекательны прежде всего тем, что они были пустынны, и не нужно было прилагать никаких военных усилий — приходи и владей безо всяких проблем. С другой стороны климат и природные условия там были потяжелее, чем на юге, хотя весьма подходящие для разведения скота — традиционного занятия северных германцев. В общем, вариант Исландии был оптимален для определённых социальных групп на континенте.
Данной социальной группой, я берусь утверждать, будут те, кого принято называть бондами. В «Песни о Риге» (приводить такой пример возможно будет слишком смело и рискованно здесь, но я всё же пойду на этот риск) — это Карл со своими потомками (Rígsþ., 21). Именно такие фермеры в большинстве своём и наличествовали в среде первопоселенцев.
В пользу этого будет свидетельствовать само развитие исландского общества, в котором не существовало место для военного вождя. Безусловно на это есть свои особенности и географического положения Исландии, где отсутствовала какая-либо внешняя угроза, а потому не могло сложиться предпосылок для эволюции данного института, и особенностей колонизации. Но с другой стороны дополнительным основанием к этому может послужить тот факт, что их просто-напросто было очень мало среди иммигрантов. Ведь в свою очередь сложно представить, что какой-нибудь херсир или даже ярл будет рад потере привилегий и значимости, которые приносит ему его звание. Поселение в Исландии им будет просто невыгодно — гораздо лучше, ощутив давление со стороны Харальда Прекрасноволосого, набрать команду головорезов-викингов и отправиться искать удачу, славу, богатство и земли куда-нибудь в Ирландию, например. Прекрасный вариант и для сыновей, и для их многочисленных родственников.
Другое дело бонды. Для них Исландия, где всё лежит прямо под рукой, была очень заманчива. Выходцы могли спокойно оставлять свои одали, где их экономические и в какой-то мере политические перспективы были весьма сомнительны, снаряжать суда и отбывать к новым землям. Стоит отметить, что бонд сам по себе тоже имел немаленький социальный статус, что видно будет впоследствии из исландских законов. В Норвегии бонд был главой большого патрилинейного рода, представлявшего собой довольно крупное сообщество, в которое входили собственно члены этого рода, а также разные другие домочадцы и рабы. Соответственно, переезжая, фермер брал с собой хотя бы часть этого сообщества, если не всех, а потому, прибывая на новые земли, обретал весьма высокое положение.
Экономическая целесообразность переезда в Исландию находит своё отражение в Landnámabók. Прекрасной иллюстрацией её могут служить действия того же Ингольва Арнарсона, который вместе со своим названным братом Хьёрлейвом исследует остров на предмет хорошей земли, но в отличие от последнего не отправляется в викингский поход, а употребляет всё своё богатство на переселение в Исландию, на юге которой, по его мнению, находится действительно добрые земли (Landb., 6). Позже и Хьёрлейв вовлекается в это предприятие.
Бонд должен обладать приличными средствами, чтобы снарядить корабль, и возможно часто приходилось делать всё в складчину, когда каждой обладал частью корабля. Впрочем, такой возможности при переселении в источниках пока не замечено, хотя в сагах можно встретить немало свидетельств, когда речь заходит о торговых поездках.
Отсутствие в Исландии богатых погребений эпохи викингов, характерных для высшей военной аристократии[64] также может также свидетельствовать о том, что в среде колонистов преобладали выходцы именно из среды бондов.
Безусловно, каждая экспедиция имела предводителя или нескольких, которыми подчас становились те самые бонды-главы патрилинейных родовых организаций. Вокруг них группировались в первую очередь ближайшие родственники, друзья, слуги-работники, значительную часть которых, по-видимому, составляли рабы. Упоминания о последних без труда можно обнаружить в тексте Ladnámabók. Поэтому, оседая в Исландии, бонд становился центральной фигурой в микро-сообществе, которое формировалось из этого самого окружения. И пока плотность населения была мала, статус бонда был очень высок, по всей вероятности выше, чем он имел у себя на родине.
Итак, подводя итоги, на мой взгляд, можно с определённой долей уверенности утверждать, что Исландия начала активно заселяться в конце девятого века, что преобладали среди колонистов выходцы из областей Юго-Западной Норвегии, и по социальному положению в большинстве своём являлись бондами и окружением этих бондов. Такая этническая и социальная палитра безусловно во многом определила дальнейшее развитие островного общества. Исландия была обществом бондов.
Что могло представлять наибольшую ценность для скандинавов в Исландии? Отсутствие местного населения исключает из этого списка добычу, а полезные ресурсы на этом острове в приполярной зоне весьма ограничены. Остаётся немного вариантов, среди которых прежде всего нужно назвать землю. Именно земельные угодья, пригодные в первую очередь для скотоводства, были для бонда основным мерилом богатства, и закрепить за собой как можно больше лучшей земли — одна из основных его задач на протяжении не только Века Заселения, но и всей ранней исландской истории.
Для первопоселенца, только что прибывшего на остров, встаёт необходимость устроить себе жилище в месте, которое максимально бы обеспечило его насущные потребности, найти и занять землю, приносящую в результате как можно больше продукции. Желательно, чтобы имелся доступ к воде, к морю или хотя бы к реке, для занятия рыболовством. Климат, который был в общем мягче во времена викингов, чем сейчас, благоприятствовал более для проживания и ведения хозяйства. Тем не менее в определённых районах острова он всё же был весьма суров для нормального существования, и поэтому при заселении важно было обосноваться в тех районах, где природные условия позволяли это сделать. В конце концов имеет огромное значение доступность к месту поселения, его отдалённость от побережья, расположено ли оно в высокогорных местах или в долине.
Понятно, что в то время, как одни территории по всем данным параметрам подходили для обитания, другие были для этого совсем непригодны. Поэтому при рассмотрении процесса заселения огромное значение имеют географические и климатические условия, имевшиеся на острове. Именно особенности островного ландшафта вероятно и играли первостепенную роль в формировании первоначальных контуров административных границ в Исландии.
Мне представляется разумным выделять два условных этапа «взятия земли». Первый — это период, когда количество колонистов было ещё достаточно невелико, и на острове оставалось немало свободной хорошей земли, что позволяло практически любому брать себе её столько, сколько он пожелает. Второй этап начинается со времени, когда население Исландии достигает размеров, при которых пригодной, никем не занятой земли остаётся очень мало. Тогда приходится создавать уже более сложные механизмы урегулирования отношений между различными группами поселенцев: тех, кто прибыл раньше, и тех, кто достигает пределов острова позже, но тоже желает занять достойное место в новом обществе. Рассматривая образование общественного устройства на острове в Век Заселения, видно, что на первом этапе определяющее значение имеют географические факторы, а на втором уже традиционные устои северогерманских народов.
В Landnámabók почти всегда говорится о том, где тот или иной первопоселенец устраивал себе хутор. По всей видимости данные поселения существовали ещё и во время создания источника, так как случаи перенесения жилища обычно отдельно отмечаются. Возможно, порой то или иное место в сознании исландцев 12 века просто идентифицировалось с легендарным поселением эпохи викингов, хотя им не являлось. Поэтому, видимо, не будет лишним уделить внимание археологическому материалу: расположению археологических памятников- хуторов, древних захоронений и др. Они позволят очертить первоначальные ареалы, где концентрировались основные массы населения. На этих территориях создавались сообщества, которые скорее всего и определяли первоначально административное разграничение. Именно внутри этих сообществ и будут протекать процессы, которые подготовят становление политической системы древней Исландии.
На карте Исландии, где отмечены все основные захоронения эпохи викингов более или менее видно, как распределялось население на территории острова. Селились преимущественно неподалёку от побережья, часто по берегам фьордов, в долинах. Границами между земельными владениям (кстати, это будет реальностью не только в Век Заселения, что и отмечали многие специалисты[65]) зачастую служили естественные преграды: река, возвышенность или овраг. Природными были и административные рубежи этих первых сообществ.
Доминирующие на первом этапе природные регуляторы процесса взятия земли без сомнения по мере роста количества колонистов дополнялись регуляторами социальными. Тем не менее даже самые первые поселенцы безо всякого сомнения действовали, исходя не только из сугубо практических интересов, но также и в рамках, которые им диктовали традиционные нормы, принесённые с собой.
Landnámabók содержит в себе замечательные примеры того, как скандинавы тщательно и с большим умением выбирали себе территорию для проживания. Например, отмечается, что Ингольву и Хьёрлейву южная часть страны показалась лучше, чем северная (Landb., 7)[66]. Большинство персонажей «Книги о взятии земли» берут себе исключительно лучшие участки, а, если климат чем-то их не удовлетворяет, как это случилось с Флоки, когда выдалась холодная зима (Landb., 6), то они предпочитают поискать себе другое место.
Landnámabók содержит также много примеров социально-правового и религиозного аспектов «взятия земли». Намёки на подобные вещи встречаются ещё, когда рассказ идёт о предшественниках Ингольва. Чисто хозяйственный интерес дополняется нормами, которые диктует общество, откуда колонист берёт свои корни, и верованиями, которые существуют в этом обществе.
Сакральная сторона колонизации обширно отражена в источниках. Так, например, Ингольв бросает в воду столбы с изображением богов, которые находились за его сидением в доме в Норвегии (Landb., 7). И хотя эти столбы найдены им не сразу, он переносит своё жилище туда, где их прибило к берегу, благо в этом месте, согласно источнику, земля оказывается очень хорошей. Квельдульв, отец Скаллагрима и дед Эгиля, почувствовал себя плохо во время путешествия в Исландию и приказал после смерти положить своё тело в гроб и бросить его в море. Когда спутники Квельдульва достигли Исландии, то они обнаружили, что гроб прибило к берегу, и похоронили останки своего предводителя. Скаллагрим же, который находился на другом корабля, прибыв на остров, находит людей отца и его могилу и замечает, что земли вокруг довольно хороши, чтобы там поселиться. «Весной Скаллагрим переправил корабль на юг в фьорд и дальше, вглубь той бухты, которая была ближе других к месту, где Квельдульв достиг Исландии. Скаллагрим поставил там двор и назвал его Борг…» (Egs., XXVII, XXVIII).
Из данных примеров видно, что колонистам было необходимо иметь некое сверхъестественное указание, знак судьбы или волю богов, чтобы взять какой-либо участок земли. Точнее будет сказать, что в сознании тех людей, которые создавали данные источники, это было необходимо, так как ко всему прочему такие истории создавали сакральный элемент для их хуторов, многие из которых подчас были заложены ещё в Век Заселения. Тем не менее даже с такой оговоркой я бы осмелился утверждать, что сакральный аспект имел значение и для людей IX–X веков.
Рассказы о столбах Ингольва или гробе Квельдульва имеют достаточно легендарный оттенок, и всё там складывается довольно удачно — где прибило фетиш, там и земля всегда оказывается неплохой. Несмотря на этот малореальный момент, стоит отметить, что для человека эпохи викингов такого рода ритуалы будут столь же практичными, как поиск климатически и географически благоприятных районов. Прежде всего подобный обряд мог символизировать определённую сакральную связь между жилищем на родине и местом, где переселенец устраивал свой новый хутор. Если помнить, что основной социальной группой в составе мигрантов были крупные бонды, а их дом и место, где он стоял, почти всегда служили отправлению каких-либо религиозных функций, то становится ясно, что им было необходимо как-то адаптироваться к новым условиям и в этой сфере, продолжать традицию.
Столбы Ингольва наверняка использовались в церемониях, а Квельдульв был очень крупным вождём, и ему наверняка приходилось бывать главным жрецом во время праздников. К тому же поговаривали, что он ещё был и оборотнем.
Подобные артефакты в представлении древних скандинавов приносили вместе с собой добрых духов, берёгших их дома в стране, где они жили раньше. Они могли способствовать тому, что злые духи новой, пока ещё чужой земли не будут им мешать в их начинаниях, а добрые помогут лучше устроится на новом месте. Возможно речь ещё шла об определённого рода сакральной легитимизации права на владение данным участком земли. К тому же, особенно когда речь идёт о столбах, помещавшихся позади главного сиденья в зале, такие действия несомненно означали почтение к богам. Так, например, Хьёрлейв никогда, в отличие от Ингольва, не почитал богов и не приносил им жертвы. Когда он погибает, то Landnámabók (произведение, созданное уже в христианские времена) вкладывает в уста его следующую фразу: «Печальный конец для воина, если его убивают рабы, но, по моему опыту, такие вещи всегда случаются с людьми, не приносящими жертв богам» (Landb., 8). Общество не отвергало таких людей — Хьёрлейв считался всё-таки могучим воином, — но определённое моральное осуждение такого поведения всё-таки имело место быть.
Итак, сакральный элемент играл определённую роль в процессе взятия земли, но роль эта была тем не менее меньше, чем та, что присутствовала в восприятии бондами своих жилищ на континенте. Прежде всего опять же стоит отметить, что в Landnámabók речь идёт о самых именитых первопоселенцах, людях, считавшихся таковыми в двенадцатом веке. Число их довольно невелико и все они со своими родами обладают высоким статусом в глазах людей времени создания «Книги о взятии земли». Потомки персонажей книги принимают активное участие в политической и культурной жизни страны, часто контролируют годорд. Те хутора, что были, согласно источникам, заложены их праотцами, существуют, и там даже можно обнаружить те священные предметы, которые способствовали построению дома именно в данном месте — о столбах Ингольва, например, говорится, что их «до сих пор можно увидеть в зале, где Ингольв взял себе во владение целую область между рекой Ольвус, Хвальфьордом и рекой Оксар, огибающей все водопады» (Landb., 9).
Большинству же исландских хуторов такой сакральный ореол не присущ. В сагах можно найти множество примеров, когда герой меняет с лёгкостью место своего проживания, продаёт или покупает усадьбу, на что, кстати, обращал внимание Байок[67]. Такая лёгкость связана, видимо, с тем, что перемещение через океан на новую неизведанную землю нивелирует общее представление о священном смысле того или иного места.
Большое значение, на мой взгляд, имеет и сама специфика колонизации, тесно связанная с системами социального взаимодействия, одной из которых является родство. В Исландии формы родства приобрели черты, отличные от тех, что существовали собственно на Скандинавском полуострове. Как отмечали многие исследователи[68], большее значение обретают непосредственные родственники, и они вводятся в круг наследников, в то время, как в Норвегии, например, наследование было патрилинейным. Соответственно двору, которым в течение многих поколений владел ряд представителей одного рода по мужской линии, будет придаваться больше сакрального смысла, чем тому, что может иметь в виде владельцев и других родственников, а то и вовсе человека со стороны. А именно такую картину можно было наблюдать в Исландии.
Помимо того влияния, которые оказывали верования на процесс взятия земли, стоит выделить социальные и правовые нормы древних скандинавов, проявившие себя в ходе колонизации. Правда, необходимо отметить, что эти нормы тесно связаны с религиозными представлениями первых исландцев, так как они осуществлялись посредством ритуала (вещь, характерная для всей средневековой цивилизации, отмеченной как цивилизация жеста), в котором опять же сакральный элемент занимает видное место.
В источниках можно найти огромное количество примеров того, как поселенцы устраиваются на новом месте. Тем не менее регуляторы того, как, кто и где мог брать себе землю предстают довольно неразличимыми. И, хотя их трудно назвать наверняка, мне представляется разумным предположить, что они существовали.
Если придерживаться теории, что подавляющее большинство число поселенцев составляли крупные бонды, то, скорее всего, они то и играли основную роль в Landnáma’е. Помимо них на остров на корабле прибывали также их домочадцы и спутники, о чём уже говорилось выше, и на первом этапе колонизации будет вполне логично, что они тоже изъявляли желание взять себе землю. По всей видимости, определённым людям это удавалось сделать, но похоже, что тут вступал в силу их социальный статус и степень родства с главой экспедиции.
Почти всегда источники называют одного именитого человека или нескольких (в подавляющем большинстве случаев отца с сыновьями), снаряжающих корабль или корабли в Исландию. Так, например, Квельдульв командовал на одном корабле, а Скаллагрим на другом. Остальные, как можно предположить, находились на положении подчинённых.
Исходя из этого, возникает версия, что легитимное право на взятие земли имел только тот, кто владел кораблём, на котором группа прибывает в Исландию. Подобное правило предстаёт довольно логичным, и все остальные получали земли с согласия своего лидера. Так Landnámabók сообщает, что после основания Борга Скаллагрим даровал землю всем своим спутникам и многим другим, кто прибыл позже (Landb., 30).
Формулировка, что «вновь прибывший берёт себе землю с одобрения того, кто уже это сделал» (Landb., 11, 14, 15 etc.) довольно часто встречается в Landnámabók. Возможно, за ней скрывается некая социальная процедура, существовавшая в традициях древних скандинавов. Почти всегда хозяин дозволяет новичку поселиться на своей земле. Трудно пока сказать наверняка, что конкретно подразумевается в таких случаях, но некоторая нелогичность в том, что первые поселенцы будут просто так добровольно отдавать свои владения другим (полезно будет вспомнить, какая борьба шла за земли в последующие столетия), даёт намёк на то, что здесь речь идёт о правовой норме. Необходимо заметить, что подобная практика приобретает особенную важность на втором этапе Века Заселения, учитывая, что крупных военных конфликтов между теми, кто уже живёт в Исландии, и теми, кто только, что прибыл, из-за территорий не зафиксировано, хотя в источниках встречаются фрагменты о попытках захвата земли силой, которые можно было бы отнести к этому периоду.
В «Саге о жителях с Песчаного Берега» есть история о том, как Торольв сын Гейрид пожелал завладеть землёй другого поселенца:
Торольву казалось, что земли, которые его взяла его мать, были недостаточно обширны, и он вызвал Ульвара Победителя на поединок за земли, которыми тот владел. Ульвар был старым и бездетным. Ульвар предпочёл умереть, чем позволить Торольву задирать себя, и они дрались в Альфтафьорде. Ульвар был убит, а Торольв ранен в ногу так, что всю оставшуюся жизнь он ходил, прихрамывая, за что получил прозвище Кривостопый. Торольв завладел всеми землями, что раньше принадлежали Улвару, и построил дом в Хвамме в Торсдале. Он был очень трудным человеком (Eyrbs., 8).
Для современников данной саги подобная ситуация была непривычной. Известно, что судебные поединки — hólmganga — были запрещены ещё в самом начале одиннадцатого века, и для потенциальных составителей и слушателей «Саги о жителях с Песчаного Берега» являлись анахронизмом. В данном же случае речь идёт не о поединке на тинге, а, в сущности, согласно исландским законам, о стычке, где Торольв находится в положении преступника, убив Ульвара. Следовательно, людям тринадцатого века таковыми могли казаться возможные процедуры и нравы первой половины века десятого, поскольку в тексте не встречается упоминания о том, что Торольв понёс какое-либо наказание, и, таким образом, этот фрагмент может нести в себе представления исландцев времени записи саг о своей ранней истории. В саге Торольв Кривостопый рисуется крайне неприглядным персонажем — его поведение находится в явном несоответствии с общепринятыми моральными нормами, что особенно явно проявляется в последние годы его жизни. Убийство Ульвара из-за земли также находится в противоречии с концепцией «правильного поведения», а потому, такие прецеденты не могли считаться распространёнными. На протяжении всей исландской средневековой истории существовала тенденция избегать подобных ситуаций, особенно грозивших пролитием крови, и все островные общественные институты выстраивались, чтобы противодействовать этому. Как и в христианское, так и в языческое время сообщество не принимало такого поведения и старалось себя обезопасить от него. И, если в Век Заселения чётких способов противодействия таким поступкам ещё не существовало, то позднее они будут созданы.
Ошибочным, скорее всего, будет и представление, что, получая землю из рук другого, человек становился в определённую правовую зависимость, от того, кто ему эту землю даёт. Подобная ситуация напоминала скорее бы пейзаж феодальной Европы 11 века, чем суровый вид исландских скал. Хотя наверняка и нельзя сказать, что же всё-таки имело место быть в то время, в Грагасе используется термин aðalból, подразумевающий полноправное владение землёй индивидуумом. Landnámsmenn приносили с собой на остров концепцию норвежского аллодиального землевладения, как разумно отмечали Бьёрн Торстейнссон и Сигурд Линдаль. В результате взаимодействия норм, существовавших у скандинавов в Норвегии, и специфических условий колонизации óðal, который, как уже отмечалось ранее был владением патрилинейных наследников, трансформируется в исландский aðalból, наследники которого могли быть просто ближайшими родственниками, неважно какими[69].
Передача во владение части своей земли другому лицу в принципе не давала какого-то легального превосходства над ним, но добавляла наверняка влияния и престижа. Если посмотреть по карте, какой участок взял себе, согласно Landnámabók, Ингольв, то перед глазами предстанет довольно обширная территория. Использовать всю землю только для себя и своих домочадцев было, видимо, трудновато. Зато, разрешая другим брать часть своих земель, он становился неформальным лидером того сообщества, что образовывалось там. Это сообщество только начинало вырабатывать свои устои и социальные модели, и он таким образом принимал в этом формировании самое деятельное участие. И уже сын Ингольва — Торстейн — созывает ассамблею в Кьяларнесе, которая существовала до основания Альтинга. А сын Торстейна — Торкель Луна — становится законоговорителем. (Landb., 9; Íslb., 3). Вот так Ингольв даёт начало именитому роду.
Иногда в источниках можно найти совершенно противоположную картину: раздав все свои земли другим, landnámsmaðr (или landsnámskona) теряет своё могущество и влияние. Подобная вещь случилась с Ауд или же Унн, дочерью Кетиля Плосконосого. Раздав много занятой ею земли другим (Laxds., VI), она умерла, а её наследники, по всей видимости, утеряли значимый статус, какой имела эта женщина.
Здесь важно отметить, что в Исландии будет создано общество, которое скорее всего будет правильным охарактеризовать, как «общество свободных людей»[70], где определяющую роль играет разграничение между статусом «несвободного» и «свободного», привычной и основной градации для скандинавов на протяжении всей эпохи викингов. Эта оппозиция, как отмечает в своей работе Рат Кэррос Мэзо[71], имела принципиальную роль для северного европейца, и выражалось, например, в том, что социальный статус мог влиять на описание внешности человека — раб никогда не похож на свободного. С течением времени на континенте это разделение уступало место другим, присущим феодальному устройству, в Исландии же, хотя рабство и отмерло там в 11 веке, изменения в данной сфере происходили не так радикально. Забегая вперёд, приведу пример, на который указывал и Томассон в своей статье[72]. В договоре между исландцами и конунгом Олавом Харальдссоном упоминаются различные статусные категории среди норвежцев в то время, как у исландцев можно найти всего лишь одну — свободный человек.
В Грагасе есть также и параграфы, где речь идёт о leiglendingar (арендаторах) — свободных людях, которые, не имея своего полноправного землевладения, пользуются территорией другого. Как социальная группа они вполне могли возникнуть ещё и в Век Заселения, на втором его этапе, ближе к концу массовой миграции. Здесь, на мой взгляд, стоит чётко представлять те общественные и экономические слои, которые являлись источниками их пополнения, поскольку вряд ли это были те бонды, о которых написано выше. Видимо, в их ряды вливались некоторые свободные спутники бондов, а также вольноотпущенники. Тем не менее их значение в Век Заселения и на протяжении десятого века представляется несравненно меньшим, чем в веке одиннадцатом и далее, когда исчезнет рабство и будет расти население, что приведёт многих людей к необходимости стать арендаторами. Помимо арендаторов, существовали и другие категории схожего характера — búðsetumenn, которые, в отличие, пользовались землёй на несколько других условиях, более ограничивающих их[73]. Мне кажется, что подробно говорить о них в данной работе не будет правильным, поскольку именно aðalból играл значимую роль в территориальном вопросе, а более мелкие его деления здесь не важны.
Подобная конструкция — бонд берёт себе землю, а потом это с его дозволения делают его спутники и другие желающие поселиться на его территории — естественно выглядит несколько идеальной. Не будет большой ошибки, если заметить, что наверняка имели место и другие случаи, но они были не столь многочисленны и постоянны, как подобный вариант.
Например, среди таких случаев в источниках можно найти параграфы, где спутники самостоятельно селятся на острове. Такие события по всей вероятности чаще случались на первом этапе, когда в Исландии было много пустынных областей. Самым первым таким человеком, согласно Landnámabók, был Наттфари, человек с корабля Гардара, и вроде бы он на самом деле должен бы считаться первым исландцем, а не Ингольв. Йоун Йоуханессон предполагал, что «метод Наттфари во взятии земли не соответствовал закону»[74]. Логично, на мой взгляд, что этот человек, покинувший судно с рабом и рабыней (Landb., 3), не имел в глазах своих современников и людей, создававших источники, и права на занятие земли также.
Подобная картина вполне естественно приводит к пониманию того, что Landnáma — это по сути сложная правовая, социальная и экономическая процедура, у которой естественно есть свой процессуальный и сакральный аспект. Описание ритуального действия взятия земли часто встречается в источниках. Так, например, подобная процедура выглядит согласно Hauksbók, варианту Landnámabók:
Конунг Харальд Прекрасноволосый постановил, что ни один человек не должен брать себе земли больше, чем он или его люди могут обнести огнём за один день. Должно было зажечь огни, пока солнце находилось на востоке. Затем надо было зажечь ещё так, чтобы всегда был виден дым от предыдущего. Первый же костёр должен гореть до ночи. Затем человеку надо было идти до тех пор, пока солнце не окажется на западе и зажигать другие огни.
Для женщин, кстати, как отмечает Байок, существовала другая процедура: можно было взять земли лишь столько, сколько женщина могла обойти от восхода до заката солнца, ведя двухлетнюю тёлку[75].
Подобные попытки ограничения необузданных амбиций поселенцев в занятии земли дают понять, что определённая напряжённость в ходе Landnáma’ы существовала. И здесь заложен ещё один регулятор того, чтобы места на острове хватило как можно большему числу людей. В то же время важно постараться определить, с каких пор этот ритуал исполнял именно такую ограничительную функцию.
Логично напрашивается опять же то время, когда колонистов становится довольно много. Упоминание о вмешательстве конунга Харальда может служить некоторым доказательством этого, хотя, имело ли оно место быть или нет, не ясно[76]. Тем не менее сознание людей 12–13 веков вполне могло приписывать Харальду опасения того, что слишком много людей покидает его владения. Подтверждением такой позиции может стать фрагмент Íslendingabók, где рассказывается о том, что норвежский властитель из тех же опасений постановил выплачивать ему определённую сумму, если человек хотел взять себе земли в Исландии (Íslb., 1).
Независимо от того, что данный ритуал укрощал желания прибывавших, он, я полагаю, нёс более глубокий смысл и существовал в практике скандинавов долгое время. В источниках не упоминается, как первые колонисты занимали территории, но здесь можно предположить, что, когда Ингольв или кто-нибудь другой брал себе землю, он исполнял подобную процедуру. Более того, я думаю, что сам термин landnáma подразумевает, что совершаются такого рода действия, как описано в Hauksbók.
Использование огня также не случайно. Схожие ритуалы можно наблюдать и в более позднее время. Так, например, годи Одд, персонаж саги о Курином Торире, импровизировано провозглашает своё владение над сожжённым Арнольвсдалиром. Он объехал всё слева направо, держа в руках горящую балку, и громко провозгласил, что объявляет себя владельцем этой земли, поскольку он не видит здесь признаков жизни (Hþors., 14). Таким образом, видно, что схожая процедура не утеряла своей актуальности и для людей 13 века, когда создавались саги.
Исходя из всего выше сказанного, я бы определил, что aðalból помещается на низшей ступени условной иерархической лестницы, какую можно попытаться выстроить по отношению к административному устройству древней Исландии. И только эта ступень будет чётко очерчена территориально, в отличие скажем от остальных, о которых речь пойдёт далее. И ритуал «взятия земли», как фактор, влиявший на размер владения бонда, имеет поэтому грандиозное значение.
Итак, в ходе заселения острова огромную важность имели географические и климатические особенности, определяющие территориальное расселение колонистов. Не меньшее воздействие оказывали религиозные представления мигрантов, их социальная организация и правовые нормы. Они прежде всего находили своё отражение в том, кто и в какой степени имел право на landnáma, и в том, как этот процесс проходил. В результате определённых процессов в ходе взятия земли появляется исландский aðalból, который можно характеризовать как административную единицу. Социальная группа бондов, владевшая им, принимала прежде других участие в политической жизни сообществ, образовавшихся в наиболее удобных в географическом смысле районах для проживания. Именно так начинают образовываться два наиболее важных социальных института древней Исландии — тинг и годорд.
На протяжении тысячелетия существовали социальные и политические институты, общие для германских народов. Со временем, когда разные племена занимали всё большие территории, находящиеся на большом расстоянии друг от друга, они приобретали особенные черты, развиваясь в разных условиях. В Северной Европе традиционные тевтонские формы организации не теряли своей актуальности дольше всего, а в Исландии они продолжали существовать и играть заметную роль даже тогда, когда в других скандинавских странах их значение снизилось.
Издревле на территории Норвегии существовали тинги различных племён и племенных союзов. В сагах можно без труда найти упоминания о них. Так, например, много сведений имеется в источниках о Гулатинге, к которому относились Хёрдаланд, Согн и Фьорды[77]. Проблема состоит в том, чтобы правильно интерпретировать информацию, поставляемую древними памятниками, которые, как уже говорилось, были созданы гораздо позже рассматриваемого здесь времени. Сохранилась письменная фиксация законов Гулатинга, но она относится к 12 веку, и говорить о том, что по ней можно ясно представить реалии девятого века, нельзя.
Естественно, что, когда число поселенцев в Исландии достигло определённого уровня, прежде всего должны были возникнуть именно тинги. Тем не менее источники дают очень скудную информацию по этому поводу. Известен, например, тинг в Кьяларнесе, где заправлял Торстейн Ингольвссон (Íslb., 3), а также тинг в Торнесе, о котором говорится в «Саге о жителях с Песчаного Берега». О других собраниях, которые можно было бы назвать тингами, точной информации нет до 960ых годов, но я всё же с большой степенью уверенности считаю, что они существовали до этой даты, и начало им было положено именно в Век Заселения.
К сожалению, на данный момент эта уверенность может выражаться только в виде предположений и надежд на будущие археологические и источниковедческие исследования, которые приблизят к точному ответу на этот вопрос. Тем не менее изучение ландшафта позволяет представить те районы, где появлялись тинги в Исландии.
Как уже говорилось в предыдущем параграфе, поселенцы занимали те ниши, что были наиболее пригодны для существования. Таким образом, образовывались сообщества, территориальными границами которых служили необитаемые земли и естественные преграды. И именно на базе такого социума мог образовываться тинг, оформляя отношения между соседями. Соответственно, исходя из такого происхождения тинга, можно сказать, что тинг был связан с той территорией, где его первоначально созвали. Таким образом, начинают приобретать очертания административные районы, и индикатором здесь может служить тинг. На первых порах можно говорить о соответствии территориальных границ и расположения тингов, но, по мере того, как растёт число поселенцев и развиваются исландские правовые нормы подобное соответствие несколько стирается.
На скандинавском полуострове племенные центры, где созывались крупные тинги, являлись в первую очередь местами сакральными. Там находились капища (например, знаменитое святилище в Мёри, описанное в Хеймскрингле или Уппсала, о которой очень обстоятельно пишет Адам Бременский в «Истории Гамбургской церкви»), и тинг сопровождался религиозными праздниками и священными жертвоприношениями, на которые стекалось много людей. Сакральность племенного центра, а, следовательно, и тинга, проводимого на том же месте, означала в каком-то смысле и сакральность всего ланда. Такие представления могли вытекать из оппозиции inn/ut, garðr/utgarðr, которая находила свое воплощение на всех ступенях иерархической лестницы административно-территориальных единиц: ланда, фюлька, хутора. По отношению к низшей ступени, проблема была затронута в предыдущем параграфе, где речь шла о трансформации oðal в aðalból и о сакральном значении, придаваемом им обоим. Переселение в Исландию несколько нивелировало сакральную значимость заложенного хутора. Подобную параллель можно провести и по отношению к тингу.
Тинг выполнял важную социальную функцию, там решались различные проблемы, спорные вопросы между бондами. Источники сохранили довольно скудную информацию об устройстве североевропейских тингов в эпоху викингов, оставив гораздо больше сведений о тингах в Исландии, поскольку Grágás в гораздо большей степени сохранил нормы той эпохи нежели континентальные источники.
Рождающееся общество нуждалось в формах организаций, и очевидно, что эти формы были наполнены привычным содержанием. В источниках, как уже отмечалось выше, документально подтверждено существование только двух тингов до образования Альтинга, одним из которых было собрание в Кьяларнесе, которое держал Торстейн сын Ингольва первопоселенца. Так об этом написано в Íslendingabók: «…en áðr var þing á Kjalarnesi þat er Þorsteinn Ingólfssonr landnámsmanns, faðir Þorkels mána lögsögumanns, hafði þar ok höfðingjar þeir, er at því hurfu / …а ранее был тинг в Кьяларнесе тот, который Торстейн сын Ингольва первопоселенца, отец Торкеля Луны, законоговорителя, держал там и те вожди, что присоединились к нему» (Íslb., 3).
Исходя из этого фрагмента, можно сделать вывод, что этот тинг был довольно крупным, и на него съезжались люди, населявшие весьма обширную территорию. Мне кажется, можно предположить, что помимо данного тинга существовали другие, более мелкого значения, а собрание в Кьяларнесе занимало, если не господствующее положение среди них, то, по крайней мере, играло первоочередную роль. Нельзя не отметить и возможную тенденциозность источников по этому поводу, которая всегда возникает, когда речь заходит об Ингольве Арнарсоне и членах его рода.
Кьяларнесский тинг мог возникнуть также как и все другие локальные тинги в Исландии, но то, что в работе Ари Торгильссона он воспринимается как своего рода предшественник Альтинга, свидетельствует об его особой значимости. Вопрос заключается в том, что же в действительности представляло собой собрание в Кьяларнесе, в какие сроки оно проводилось и насколько подобная оценка Ари соответствует действительности.
Grágás подробно описывает систему тингов в Исландии в её уже сложившейся форме. О том, как тинг мог выглядеть в Век Заселения, можно строить лишь предположения. Трудно сказать, насколько однообразны они были в различных районах острова, и совпадало ли время их проведения.
Тем не менее, принимая во внимание, что большинство поселенцев вело своё происхождение из юго-западной Норвегии, можно выдвинуть предположение о сильной близости норм, появившихся в разных районах Исландии. И возникающие на новой земле тинги могли копировать в некоторой степени те, что существовали в регионах предыдущего проживания носителей этих норм, воспринимая те изменения, которые вносили условия колонизации.
Модель образования локального тинга можно обнаружить в Eyrbyggja saga, где упоминается Торнесский тинг. Крупный landsnámsmaðr Торольв «обычно держал свои суды, где Тор пристал к берегу, там же он заложил и местный тинг» (Eyrbs., 4). Здесь опять встречается привычный ритуал, когда с корабля в воду бросаются артефакты, которые указывают поселенцу точку высадки и хутора. В данном случае речь идёт и о месте проведения собрания, неподалёку от которого находился и хутор самого Торольва. В саге подробно рассказывается о сакральных местах, связанных с Тором, которого особенно почитал Торольв, расположенных поблизости от места проведения ассамблеи — храма, священной горы, — да и само поле, на котором люди собирались на тинг, было провозглашено священным, и на нём нельзя было справлять естественные человеческие нужды. К части повествования, где идёт речь о храме, по-видимому, следует относиться особенно критично, хотя тенденция, отражённая здесь не выбивается из логичной схемы.
Поначалу, возможно, могли устраиваться суды, которые ещё нельзя назвать тингом, как об этом и говорится в саге (Eyrbs., 4). Постепенно собрание могло приобретать более оформленное состояние, и определённая эволюция Торнесского тинга даже отражена в саге. Тинг, ведущий своё происхождение от него, существовал при жизни современников «Саги о людях с песчаного берега», и, скорее всего, людьми сознавалась его давняя история.
Важно также определить и сроки проведения локальных тингов. Известно, что по своему характеру тинги в Исландии делились на три категории: весенние (várþing), осенние (leið) и Альтинг[78]. Все они были skapþing, то есть проводились регулярно в одно и то же время. Помимо Альтинга наибольшей значимостью обладали весенние тинги, тинги четверти. На таком тинге решались все основные споры между бондами, принимались решения по тому или иному вопросу, имеющему значение для соответствующего региона.
Логичней всего было бы предположить, что те весенние тинги, о которых речь идёт в Grágás, в оригинале и были региональными ассамблеями до образования Альтинга. Те функции, которые они исполняли и о которых можно подробно узнать в Grágás’е, в наибольшей степени могли соответствовать нуждам общин поселенцев, разбросанных по острову. К концу же Века Заселения, когда вся Исландия была уже колонизирована, они перестали соответствовать потребностям нового молодого общества, где связи между различными его представителями, которые могли относиться к разным тингам, были уже достаточно прочны; и отношения между людьми, во избежание крупных распрей, надо было регулировать на более высоком уровне.
В связи с данной проблемой роль Кьяларнесского тинга представляется двоякой. С одной стороны его можно воспринимать как своеобразный аналог Альтинга, поскольку именно так он представляется в Íslendingabók. Таким образом, в сознании средневековых исландцев качественные характеристики этого собрания соответствовали скорее качественным характеристикам Альтинга, нежели какого либо другого тинга. В то же время упоминания, что этот тинг проводился на земле Торстейна Ингольвссона, может свидетельствать о том, что зарождался он так же, как и другие локальные тинги на острове, имея разве что более крупную значимость, поскольку, вероятно, появился одним из первых.
Фраза «höfðingjar þeir, er at því hurfu» оставляет за собой некий намёк, что существовали другие хёвдинги, которые не участвовали в этом тинге. Это ещё дополнительный аргумент в пользу того, что собрание в Кьяларнесе не охватывало определенной части исландской территории и общества. Версия о том, что этот тинг был искусственно создан Торстейном специально, чтобы занять место некого всеисландского тинга, или хотя бы тинга, которому иерархически подчинялись хотя бы некоторые локальные тинги (своеобразное подобие будущего Альтинга), на первый взгляд кажется весьма логичной. В Landnámabók написано, что именно Торстейн и основал этот тинг (Landb., 9). Информации о том, какие события сопровождали основание Кьяларнесского тинга, в источниках всё же нет — об основании же Альтинга Ари рассказывает достаточно подробно. Конечно, особое внимание могло уделяться именно Альтингу, ибо он стал впоследствии вершиной исландского административного устройства, но, если Кьларнесское собрание создавалось примерно так же и для тех же целей, что и позднее Альтинг, то оно должно было найти более широкое упоминание в Íslendingabók, как важный этап становления островного устройства. И необходимость в основании Альтинга тоже остаётся непонятной в случае, если уже существовал институт подобный ему.
Пролить свет на ситуацию, возможно, сумеет подобная схема. Кьларнесский тинг был первоначально именно локальным тингом, призванным регулировать отношения внутри сообщества, образовавшегося на месте предполагаемой земли Ингольва Арнарсона. Он мог вполне возникнуть ещё при жизни это легендарного персонажа. Продолжая оставаться таковым по своей сути, со временем это собрание пытается претендовать на более важную роль, вероятно, при активном содействии Торстейна Ингольвссона, ведь род Ингольва пользовался большим почётом на протяжении всей исландской истории. По мере роста количества поселенцев и связей между ними на территории всего острова, непосредственная область, на которую распространял влияние этот тинг, расширялась, и, таким образом, могли дублироваться функции других тингов. Также могли совпадать традиционные сроки их проведения, что, конечно, делало бы всю систему неспособной к функционированию. Таким образом, Кьяларнесский тинг носил в определённом смысле двойственный характер, сочетая в себе черты будущего Альтинга и локального тинга (позднее várþing).
Если подобная ситуация существовала определённый период, то социальные и правовые отношения внутри исландского общества были бы крайне обострены, что могло грозить крупной распрей, во избежание которых, согласно Ари и сагам, проводились все основные нововведения в структуре исландских административных институтов. Кьяларнесский тинг просто физически не был бы способен полноценно служить разным целям. Показательно, что в Íslendingabók нельзя найти и намёка на то, что Торстейн Ингольвссон и его клан пытались как-то воспрепятствовать образованию Альтинга, ведь, судя по источникам, он должен был занимать лидирующие позиции в Кьларнесе. Наоборот, Ари даёт понять, что род Ингольва принимал, скорее всего, активное участие в создании Альтинга — сын Торстейна Торкель Луна стал законоговорителем (Íslb., 3).
Не менее интересен и пример Торнесского тинга, хотя при его использовании нужно особенно учитывать специфику использования материала саг. Как уже говорилось, сага рисует место его поведения сакральным, посвящённым Тору, что вполне соответствует общескандинавским чертам, присущим тингам. В то же время по ходу повествования следует история о том, как представители крупного регионального клана во главе с Торгримом Кьятлакссоном не пожелали мириться с порядками, установленными Торольвом, и его сыну Торгриму приходится вступить в противостояние с ними (Eyrbs., 9). Таким образом, может выявляться то, что сакральный статус тинга в Исландии был не так высок, как на континенте (Торнесский тинг был так священен по крайней мере только для представителей одного рода), что в какой-то степени объясняется тем нивелирующим воздействием, какое оказывала на религиозные представления скандинавов миграция на новую территорию.
Также в данном фрагменте могут отражаться те противоречия между группировками, которые обязательно должны были появиться на острове на втором этапе Века Заселения. Тинг находился на земле, взятой Торольвом Мостровой Бородой, и был заложен, как сообщается в саге, этим именитым первопоселенцем. Кьятлинги рисуются также весьма крупным и значимым родом, а потому вполне понятно их недовольство более влиятельным положением дома Торольва. Они также претендуют на значимое положение в округе, а потому необходимость подчиняться правилам, установленным основателем конкурирующего рода, гнетёт их, что видно из текста саги.
Эта распря не завершается большим кровопролитием. При посредничестве легендарного Торда Геллира она была разрешена. «Тогда перенесли тинг на восток полуострова, где он до сих пор и собирается», (Eyrbs., 10) — сообщает сага. Таким образом, Торгрим и его род теряют часть своего влияния, и ярое поклонение Тору перестаёт быть обязательным.
«Сага о жителях с Песчаного Берега» довольно чётко может рисовать тенденцию развития местных тингов в Исландии. Во-первых, здесь, как мне представляется, отражена эволюция внутренней структуры локального тинга. Первоначально созданный волей крупного первопоселенца, со временем тинг становится местом решения проблем для большого количества людей, имеющих свои интересы и потребности. Вместе с тем, устройство такого тинга, во многом определённое поселенцем-основателем на базе местных традиций того района, откуда он прибыл, могло вступать в противоречие с местными традициями других колонистов и их потомков, вынужденных принимать участие в этом тинге. Исландские собрания Эпохи Заселения не имели такой долгой, богатой традиции и той сакральной значимости, какой обладали их континентальные предшественники, о чём уже не раз говорилось выше. Для скандинавов, нашедших пристанище на острове, поэтому их форма и внутренние порядки не были абсолютными, что вполне могло вызывать среди членов проходящего период становления сообщества критическое отношение ко многому. К тому же, если поначалу крупный landnámsmaðr мог обладать довольно большой властью и влиянием, то впоследствии власть сходит на нет, а влияние сильно ограничивается (стоит вспомнить пример Одд и её потомков).
Тем не менее определённая культурная и этническая общность первых исландцев позволяла, как можно предположить, без труда находить решение подобного рода проблем. Вероятно, институт посредничества и связанного с ним арбитража (в источниках иногда jafnaðardómr)[79] приобретает широкое распространение уже в Век Заселения, как один из способов избежания кровопролития. В источниках оставил свой след и институт так называемого «дверного суда», механизм действия и назначение которого ещё полностью не ясны. В Grágás’е о нём ничего не говорится, так как, видимо, ко времени письменной фиксации права он уже давно не практиковался. В то же время в сагах он встречается, и учёные относят время его существования к самым ранним временам исландского общества.
Вполне вероятно, что «дверной суд», действуя на самом раннем этапе Века Заселения, как простейшая форма урегулирования разного рода споров, в какой-то момент стал дополняться более сложными способами, такими как арбитраж, например, при разрешении противоречий, грозивших крупным потрясением социума. Впоследствии, похоже, уже намного позже Века Заселения, «дверные суды» по мере усложнения характера исландского общества и увеличения связей внутри него окончательно вытесняются другими структурами.
Второй аспект проблемы ранних исландских тингов заключается в двойственном их характере и несовместимости функций, которые им приходилось исполнять. Этот вопрос уже был рассмотрен ранее на примере Кьяларнесского тинга. Территориальные границы юрисдикции тинга, поначалу чётко определённые границами нескольких земельных владений, в центре с владением наиболее почтенного человека, первого поселенца в районе или его потомков, с течением времени приобретают размытый характер. Это происходит в результате увеличения числа жителей страны и естественного уменьшения большой власти, какой, по всей видимости, обладали landsnámsmenn, в большинстве своём те самые крупные норвежские бонды, в самом начале колонизации в тогда ещё небольших сообществах. Сложности могли возникать также, если соприкасались интересы людей, принадлежавших к разным тингам. Небольшие противоречия вполне могли разрешаться без особых затруднений, например, путём «дверного суда», но распри крупных родов в таком случае могли затягиваться на долгое время и заходить в тупиковую ситуацию.
Непосредственно с тингом был связан другой основополагающий институт древней Исландии — институт goði и goðorð’а. Одной из основных функций годи, своеобразных исландских вождей, было созывать весенние тинги и заседать в Логретте на Альтинге. Особенность этих структур заключается в том, что нигде более в Северной Европе они не получили такого распространения, как в Исландии, и нигде более их предназначение не было таким многосторонним.
В источниках континентального происхождения слово «goði» встречается лишь в одном руническом камне с острова Фюн. Он был установлен одной знатной женщиной в память о своём муже. В тексте перечисляются все титулы супруга, где, помимо прочего говорится, что он был ещё и годи[80]. На основе этой надписи, а также, принимая во внимание лингвистические изыскания, и делались попытки интерпретации этого термина, того, что же он мог первоначально обозначать.
Йоун Йоуханссон пишет о теориях, предлагающих ответ на вопрос, откуда ведёт своё происхождение институт «годи». Наиболее распространённое мнение заключалось в том, что положение годи было прямым следствием их владения капищами и ведущей ролью в священных жертвоприношениях. Немецкий учёный Фридрих Боден, напротив, выдвигал предположение, что исландские годи, как и их коллеги среди других германских народов, приобретали свою власть через высокое рождение и большое количество последователей. Несмотря на то, что «владение святилищем и ведущая роль при торжественных жертвоприношениях», как он считает, без сомнений создавали почву для могущества годи, их власть держалась на других факторах, таких как аристократическая родословная и богатство[81].
Тем не менее всё же наиболее разумно рассматривать годи, как языческих священников. В поддержку этой общепринятой концепции высказывается и Йоун Йоуханессон, отмечая неразрывность связей между капищами и становлением тингов в процессе эволюции исландского общества[82]. Как уже говорилось выше, тинг обладал сакральными свойствами, а потому для отправления необходимых церемоний при проведении религиозного празднества, к которому зачастую приурочивался и тинг, было необходимо специальное место. Таковым, например, мог быть и храм, устроенный Торольвом в Торнесе (Eyrbs., 4). Основатель храма, обычно скорее всего крупный поселенец, такой как Ингольв или Торольв, становился языческим священником, о чём, кстати, часто говорится в источниках.
Религиозные традиции и нормы, приносимые на новою землю, требовали своего воплощения, что, по всей видимости, и происходило прежде всего. Придерживаясь того, что в Норвегии и других частях Скандинавии в эпоху викингов быть годи значило контролировать капище и исполнять обязанности жреца, вполне логичным будет предположить, что подобная же структура возникнет среди первых исландцев.
Механизм владения языческим святилищем можно сопоставить с системой владения церквями, заменившими храмы. О последней из источников известно гораздо больше, и можно предположить, что она строилась на базе старых устоев, существовавших ещё до принятия христианства. Как пишет Йоун Йоуханессон, основываясь на фрагменте из Landnámabók, на поддержание капища его хозяин получал определённые дарения[83], что, несомненно, добавляло ему могущества и влияния.
Очень трудно определить, ограничивались ли в Скандинавии и на первых порах в Исландии функции годи только лишь религиозной сферой. Тем не менее в результате Века Заселения статус goði приобретает такой характер, что быть жрецом становится далеко не основной его задачей.
Условия колонизации оказали здесь поистине определяющее влияние, обозначив, пожалуй, основную особенность Исландии в ряду других скандинавских обществ. Первоочередное воздействие здесь оказало отсутствие необходимости в сколько-нибудь развёрнутой военной организации, которая была просто ни к чему, так как остров был почти пустынен (за исключением pappar), и landnáma проходила по большей части мирным путём. Ни конунгов, ни ярлов, ни каких-либо других правителей, чья природа власти связанна в первую очередь с предводительством войском, в Исландии никогда не было, тогда, как именно от института военных вождей обычно вело своё происхождение королевское могущество у других германских народов[84].
Социальная среда, из которой происходили колонисты, тоже не способствовала привнесение такого рода титулов в новое общество. Форма миграции также не соответствовала широко распространённой, когда занятие крупных территорий сопровождалось завоеванием, как это было, скажем, в Эпоху Великого Переселения Народов или в эпоху викингов в других регионах, таких как Британские острова или Нормандия. Исландию заселяли не дружины под началом вождя, а группы, состоящие из крупных бондов и их omaga, которые прибывали обычно на одном корабле. А именно среди этой категории северогерманского социума было немало тех, кому приходилось быть жрецами, осуществлявшими связь своего garðr с Богами.
Религиозная структура, такая как годи, в условиях, когда не было основания для появления привычных властных структур, родовые связи внутри ætt были прерваны и люди выпадали из привычного контекста, окружавших их ранее реалий, была обречена на бурное развитие. Приурочение тинга к какому-то сакральному месту делала жреца основной его фигурой, и, если учитывать, что ими то и закладывались эти собрания, то становится вполне понятным, что тинги созывались именно этими личностями, и именно они были распорядителями там и устраивали порядки. Таким образом, институт goði, помимо чисто религиозной грани, как это было ранее, дополнился социальной и политической стороной, то есть стал гораздо более многозначимым. С течением времени между goði и другими бондами из округи устанавливались связи, выходящие за рамки, тех, что относились лишь к святилищу. Этим путём, например, в сферу обязанностей годи могло войти и назначение судей на тинге.
Связь святилищ с тингами первые полтора столетия существования скандинавского населения в Исландии способствовала подобной трансформации goðar. Позже, при разделении страны на четверти было установлено, что в каждой из них, помимо трёх весенних тингов, должно быть девять «основных храмов» (höfuðhof), по три в районе действия каждого тинга. Йоун Йоуханессон отмечает важность термина höfuðhof. Помимо прочего, он может свидетельствовать о существовании «малых храмов», которые так или иначе отражены в сагах и в названиях хуторов, оканчивающихся на hof. Ничего не известно об их официальном статусе, хотя можно предположить, что многие были заложены ещё в Век Заселения и со временем прекратили своё существование[85]. Владение höfuðhof и могло придавать статус goði бонду. «Основные храмы», по всей видимости, были наиболее древнейшими на острове, и своеобразной иллюстрацией их может служить знаменитое святилище в Торнесе. «Малые храмы» стали возникать ближе ко второму этапу Века Заселения, когда количество поселенцев возрастало, появлялись жилища на внушительном расстоянии от уже существующих капищ, и их жителям, возможно, было довольно неудобно ездить каждый раз туда, чтобы пообщаться с Богами.
Противоречия между формирующимися крупными родами проявили себя в недовольстве одних подавляющим доминированием на тингах других. Упоминавшаяся выше распря Торгрима с Кьятлингами может служить наглядным подтверждением этого. Таким образом, на тинге, приуроченном к одному höfuðhof, старейшему в районе, появляются другие годи.
Этот процесс пришёл к своему завершению в середине X века, когда была окончательно закреплена система местных тингов и храмов, хотя начался он, по-видимому, ещё в Век Заселения.
Приобретая новые черты, институт жрецов в Исландии обрастал рядом особенностей, нехарактерных для подобного явления в других северных странах. Присущая островному обществу с самого начала децентрализованность, с которой на континенте на протяжении эпохи викингов и далее боролись скандинавские конунги, должна была компенсироваться альтернативными структурами, какой и стали goðar. Они приобретали необходимый инструментарий для воздействия на отношения между бондами. Тем не менее их власть никогда не рассматривалась так же, как в остальных землях власть правителей, чьи функции были связаны с военными делами.
По мере вытеснения язычества христианством годи уходят в прошлое, и этим, возможно, частично объясняется то, что в скандинавских источниках неисландского происхождения они не нашли широкого отражения. В Исландии же goði и goðorð продолжали оставаться основополагающими институтами социального устройства, и с течением времени их значение только возрастало. В конце концов, уже в христианское время религиозный аспект вообще исчезает, и данная структура становится окончательно частью социальной сферы.
Проблема смысла термина goðorð будет рассмотрена позже, но важно отметить всю его специфику, которая без сомнения начала оформляться в Век Заселения. Первые годи, обретая всё новые и новые возможности для большего влияния в проходящем период становления обществе, получили в своё распоряжение нити, от которых зависело правильное функционирование традиционных форм организации, таких как тинг. Участие всех полноправных бондов в тинге обеспечило соответственно, раньше или позже, установление личностных связей между каждым из них и goði. Причём, характер этих связей можно толковать по-разному, и разброс возможных научных концепций здесь может быть весьма широк.
Появление в Исландии традиционных для скандинавов общественных и религиозных институтов, таких как тинг и жрецы, было закономерно и обуславливалось северогерманским происхождением подавляющего большинства колонистов. Особенности региона, откуда они прибывали, и специфика их социальной среды определяли, какие именно структуры найдут своё воплощение на острове, а какие нет, и как будет складываться их дальнейшее развитие. Условия колонизации и географического расположения Исландии также оказали заметное влияние на этот процесс. Так, распространение института goði стало результатом, как и того, что он был характерен для слоя крупных бондов, к которым принадлежали landsnámsmenn, так и отсутствие военного сопротивления и завоевания, способствующее обычно становлению военных вождей: конунгов, ярлов. Местоположение Исландии, вдалеке от других земель, тоже не предполагало их появления в стране — напротив, оно лишь подталкивало развитие структуры goði. Зарождение тингов на новой почве сопровождалось противоречиями между различными группами населения и угрозой крупной распри на втором этапе Века Заселения. Они проявились в двойственности функций местных тингов, например, собрания в Кьяларнесе, а также, возможно, в размытости их структуры.
Процессы, шедшие в исландском обществе первые шестьдесят лет его существования, обусловили характер того образования, которое получило название “Hið íslensk þjóðveldið”. В конце второго этапа происходят события, логично завершившие его. Об этом пишет Ари Торгильссон в своей Íslendingabók, и именно они привели к началу строительства той системы, которая подробно представлена в Grágás’е. Это начало было первым шагом к централизации всего организма социальных учреждений Исландии и определённой их унификации.
Скандинавские нормы, пришедшие вместе с поселенцами, вступили в тесное взаимодействие с условиями новой среды, породив особенные формы социального устройства. Век Заселения во многом определил направленность их развития, заключавшегося в том, чтобы общественные институты Исландии максимально способствовали предотвращению крупного кровопролития. Это видно и из по большей части мирного процесса взятия земли, как публично осуждалось иное поведение и из того какие тенденции обнаруживаются в ходе разрешения распрей. Трансформации подверглись и многие другие явления норвежской реальности той эпохи, такие как: система родства, форма земельной собственности, ставшая из одаля адальболем, центральная власть, развивающаяся в Норвегии и никак не проявившая себя в Исландии. Бонд, обладавший итак немалым статусом на прародине, на острове становится менее зависимым от этих структур, приобретая больше самостоятельности. Взамен появляются новые связи, предназначенные облегчить хозяйствование на новой, под час мало известной земле. Так, например, размывается структура ætt; да и не только родственники, а просто соседи начинают играть важную роль в жизни бонда и его хутора, тем самым облегчая друг другу экономическое выживание. Тем не менее, все эти связи позволяют оставаться бонду достаточно автономным. Ход взятия земли наглядно иллюстрирует подобную ситуацию, когда даже прибывший позже персонаж, беря землю, которая уже находилась во владении другого, не попадает от него ни в какую формальную зависимость. Первоочередной задачей для крупных первопоселенцев и кланов, родоначальниками которых они могли являться, становится сохранить то влияние, которым они, несомненно, обладали в тех сообществах, что возникали в географически удобных районах с естественными границами. Они то и стоят у истоков становления основополагающих исландских социальных институтов и всей будущей системы административного устройства.
Тем не менее, сохранять это влияние было нелегко, так как существовали и другие не менее богатые роды, желавшие занимать доминирующее положение в округе, а потому поиск последователей и борьба за них значили очень много. Причём, по мере роста населения острова и укрепления связей между всеми его районами, эта проблема становится всё более насущной. Местные тинги, бывшие более или менее одинаковыми по устройству из-за общности региона исхода колонистов, могли обладать и какими-то особенностями, что, конечно, вносило помехи в условиях частых контактов внутри населения всего острова.
Бонды желали оставить за собой как можно больше самостоятельности, но в то же время старались избежать анархии, грозившей большими бедами. В рамках столь неорганизованной системы этого сделать не удалось, а потому и происходит судьбоносное событие для всей Исландии — основание Альтинга.
Развитие скандинавских норм и традиций в Исландии отличалось неповторимым своеобразием. Их история довольно широко отражена в источниках, прежде всего в Íslendigabók, некоторые главы которой прямо посвящены конкретному этапу строительства политической системы острова. Модели и механизмы для этого строительства уже определились в Век Заселения в рамках северогерманских устоев, приносимых колонистами.
Конец Века Заселения ознаменовал начало новой стадии исландской истории, которую лучше всего, я полагаю, будет назвать этапом становления, поскольку именно в это время появляются все основные политические и административные институты Исландии и образуют собой единый организм, в рамках которого будут протекать отношения между бондами, разрешаться распри и увеличиваться темпы соперничества между крупными родами.
Этот период — это путь от несколько хаотичной ситуации в конце второго этапа Века Заселения к довольно гибкой системе, зафиксированной в Grágás’е. Контекст формирования этой системы очень важен, так как позволяет глубже понять характер социальных структур исландского общества. Потребности, заставлявшие исландцев предпринимать шаги по направлению к преобразованиям, могут показывать то, для чего существовали эти самые структуры, и в чём современники могли видеть их цель. Всё это даёт возможность понять сущность их функционирования.
Следуя примеру Ари Торгильссона, я полагаю, что целесообразным будет представить все основные вехи строительства общественного здания исландского сообщества.
1. Образование Альтинга было первым и, пожалуй, самым значимым действием в этом процессе. Не имея возможности рассмотреть все стороны этого величайшего события, например, заслуживающую отдельного исследования проблему о самосознании исландцев, я попытаюсь дать ответ на ряд важных вопросов. Административная значимость образования Альтинга должна рассматриваться в тесной связи с той моделью связей между бондами с одной стороны и их местным тингом и годи другой, сформировавшейся в Век Заселения. Являясь результатом многих причин, Альтинг прежде всего стал закономерным следствием оформления этих связей и укрепления взаимоотношения между жителями острова. Следует, несомненно, освятить все стороны его образования — происхождение внутреннего устройства, то, что двигало его основателями.
2. Становление структур, объединяющих Альтинг с местными тингами — это так называемые преобразования шестидесятых годов, когда страна, согласно Ари Торгильссону, была поделена на четверти. Это, пожалую, один из самых важных рубежей в процессе административной эволюции. Как об этом говорит «Книга об исландцах», тогда была закреплена система распределения всей территории страны по тингам и установлены порядки, регулирующие и унифицирующие их функционирование. Изменения были внесены и в сам Альтинг. В этом параграфе, помимо анализа данных событий и связанной с ними ситуации, следует сказать об установившемся характере власти goði и о сущности goðorð’а. Без сомнения проблема местных тингов найдёт своё рассмотрение в соответствующий период их существования.
3. Окончательно строительство исландской административной и политической системы было завершено в 1005 году, когда на Альтинге были учреждены так называемые «новые годорды» и «пятый суд». Являясь высшей судебной инстанцией, он стал окончательном штрихом в этом социальном организме. В данном параграфе, пожалуй, будет целесообразным подвести некоторый итог, окончательный рубеж в «периоде становления» образования, обеспечивавшего мирное существование островного общества в последующие полтора столетия.
Критический подход при рассмотрении этих проблем должен быть ярко выражен, как нигде более. Сравнение данных Grágás’а с должным образом интерпретированными сведениями Íslendingabók и саг может дать существенное представление о ходе эволюции политических и административных структур Исландии.
В литературе часто встречаются те или иные позиции, оценивающие исландское общество «эпохи викингов» и Средневековья категориями, обычно применяемыми для других случаев. Так, например, помимо основных терминов используемых историографией, таких как «свободное государство» (fristaten), для обозначения устройства Исландии распространение получило слово «республика». Обычно так пишут в разного рода справочниках о стране[86], а также в научно-популярных изданиях.
Книга Вильямура Стефанссона представляет собой подобный пример. Автор проводит определённую параллель между Альтингом и английским парламентом, находя в последнем черты древних англосаксонских тингов, схожих со скандинавскими[87]. Вероятно, тем самым он отражает определённое направление в общественной мысли, прежде всего, исландской, которая видит прямую связь и преемственность между своим современным законодательным органом, носящим по традиции то же имя, и Альтингом древности. Свою роль здесь, возможно, сыграло то, что в отличие от других скандинавских тингов, Альтинг стал основным собранием не просто для какой-то отдельной области, а для образования, ставшего впоследствии, уже в Новейшее время национальным государством.
Скептически относясь к подобным компаративным концепциям, я всё же хотел бы отметить, что они затрагивают проблему терминологии. Слово «республика», лишённая привычной окраски, в определённом контексте может отражать некоторые реалии общества, лишённого центральной королевской власти. Альтинг же в Исландии, несмотря на то, что он действовал не более двух недель в году, был тем не менее серьёзным консолидирующим началом для всех исландцев. Учитывая особенности развития Исландии, как страны, и сильную приверженность островитян традиции, определённую преемственность между древними и современными структурами в некоторых аспектах можно всё-таки обнаружить. Поэтому я и счёл возможным употребить его в названии данного параграфа.
Основание Альтинга связано с появлением в Исландии единого закона. Очень обстоятельно об этом повествует «Книга об исландцах». В главе «О первопоселенцах и принятии законов» говорится о четырёх самых знаменитых поселенцах для наиболее важной области каждой четверти и о том, как Ульвльот принёс в Исландию из Норвегии законы, составленные на основе законов Гулатинга (Íslb., 2). Подобное сочетание может иметь смысл — Ари не случайно сначала определяет региональные характеристики, а затем как бы рассказывает, как все эти регионы были объединены под юрисдикцией общих законов. Такая структура текста подчеркивает сходство всех областей острова, позволившее стать Исландии одной страной, что было, по всей видимости, важным для исторической концепции Ари. С другой стороны намечаются контуры будущего административного деления на четверти и традиционных регионов, ставших сценами действия саг, в рамках одной системы.
Законы Ульвльота появляются «тогда, когда Исландия стала заселённой / þá er Ísland var víða byggt orðit», что говорит о конце второго этапа Века Заселения. Сам Ульвльот именуется «maðr austrænn», что может свидетельствовать как о том, что он был из земель, позже составивших восточную четверть, так и о его норвежском происхождении. В пользу первого свидетельствует тот факт, что столь ответственное дело вряд ли бы доверили чужаку, и в таком случае ему пришлось ездить в Норвегию. С другой стороны более логичным выглядит, что он, будучи норвежцем, выполнил эту миссию, а потом поселился на острове и стал исландцем.
Ари пишет, что законы по большей части были смоделированы на основе законов Гулатинга с поправками, которые посоветовал Торлейв Мудрый: «…en þau váru flest sett at því, sem þá váru Gulaþingslög eða ráð Þorleifs ins spaka Hörða-Kárasonar váru till…» (Íslb., 2). Это утверждение выглядит вполне логичным в свете того, что Гулатинг распространял свою юрисдикцию на те территории юго-западной Норвегии, откуда большинство исландцев вело своё происхождение. В таком случае нормы этого региона были принесены в Исландию переселенцами и действовали в продолжение традиции уже в Век Заселения. Тем не менее формальное провозглашение законов над всей страной имело, видимо, для Ари и его современников большое значение. В Исландии формировалось единое правовое пространство, что подразумевало закрепление границ общества и того, что стоит «за обществом». Возможно, что объявление вне закона во всей Исландии, как санкция, появляется именно в это время, тогда как, наряду с подобным наказанием, существовало распространённое в сагах и очевидно более раннее «объявление вне закона в границах одного района». Таким образом, установление законов для последующих поколений исландцев стало рождением Исландии как страны, ясно отличаемой от «заграницы», других земель, даже от Норвегии.
Изменения, которые Ари приписывает Торлейву Мудрому, по всей видимости, должны были касаться структур, которые приобрели на острове неповторимую специфику. К ним могут относиться годи и годорд, особенности системы родства; также могли повлиять и новые условия хозяйствования. С другой стороны требовалось исключить нормы, регулирующие взаимоотношение с конунгом и другими военными вождями.
Установлению законов сопутствовало основание всеисландского тинга — Альтинга. Само слово (Alþingi, allmana þingi) означает именно «всеобщий тинг». Такие институты существовали в крупных племенных образованиях, легших в основу будущих государств. Это название также не является сугубо исландским — известны собрания с тем же именем, среди которых можно назвать верховный тинг Готланда (gutn alþingi) и другие. Качественное отличие же Исландии состояло в том, что она не являлась племенным образованием, тогда как последние на протяжении эпохи викингов и Средневековья смывались под давлением централизованной власти во главе с конунгом. Полномочия племенных тингов подчас противоречили интересам королей, а потому они теряли свою силу. Исландский Альтинг, наоборот, оставался центральным камнем в фундаменте сообщества, и был, в отсутствие всяческой централизованной власти, консолидирующим институтом. Его значение лишь возрастало со временем, и было скорее искусственно ликвидировано иноземным вмешательством и введением на острове законов Jónsbók.
Основанию Альтинга, согласно Íslendingabók, предшествовало ещё одно событие, заслуживающее внимания. Так о нём пишет Ари:
Ульвльот жил на востоке в Лоне. Говорят, что Грим Козлиная Борода был его сводным братом, и он объехал всю Исландию перед тем, как был основан Альтинг. И от каждого человека здесь в стране он получил по пеннингу, и затем отдал он то богатство храмам. (Íslb., 2).
Независимо от того, представляет ли собой путешествие Грима Козлиной Бороды исторический факт или нет, необходимо отметить, что Ари Мудрый, видимо, старался представить важную веху в становлении одного из устоев современного ему общества. На первый взгляд данный фрагмент рассказывает о своеобразной форме налога, задача собрания которого выпала Гриму. Тем не менее подобное утверждение было бы не совсем верным, учитывая, что и в более поздние эпохи развитого налогообложения, за несколькими исключениями, в Исландии не зафиксировано, и совсем трудно допустить, что какие-то его формы существовали ещё до Альтинга. Манера повествования и структура текста свидетельствуют скорее о том, что автор старается подчеркнуть добровольность со стороны населения к происходящему. В таком случае можно наблюдать, пользуясь терминологией Гоббса, своеобразный «общественный договор» или, проще говоря, что все пожертвовали какие-то средства для достижения цели.
Этой целью могло быть учреждение Альтинга, что, очевидно, вытекает из фразы «aðr alþingi væri átt». Тогда становится понятным, почему деньги отошли храмам. Храмами владели годи, а их функции в правовых и политических процессах к этому времени уже сравнялись, если не перевесили, с религиозными обязанностями. В Grágás’е говориться, что годи собирали со своих тингменов þingfarakaup, что означает «деньги для путешествия», которые использовались для поездки на Альтинг (GG., Þfk. 4). Каждому бонду, обладавшему хоть минимумом имущества, приходилось выплачивать его своему годи. Вероятно в «Книге об исландцах» может идти речь о первом þingfarakaup’е. Таким образом, оформляется положение годи на Альтинге, что, по всей видимости, было среди поправок Торлейва Мудрого, и вместе с другими оно было согласовано с населением Гримом.
Место, где собирался Альтинг, также заслуживает рассмотрения. В Íslendingabók оно характеризуется, как allsherjafé (всеобщая собственность). Согласно данному источнику, оно ранее принадлежало человеку по имени Торвальд Стриженая Борода, который убил раба или вольноотпущенника по имени Коль. Ари пишет, что его именем названа расщелина Kolsgjá, так как там нашли его тело (Íslb., 3).
То, что земли, где стали проводить Альтинг, было общественным достоянием, на мой взгляд, представляет собой очень важную деталь. Она является существенным отличием его от тинга в Кьяларнесе, о котором рассказывается в начале главы. Тот, как уже указывалось выше, располагался в границах обширной территории, взятой Ингольвом и перешедшей по наследству его сыну Торстейну. Учитывая, что это собрание могло претендовать на роль тинга более высшей инстанции, чем просто локальный тинг, нетрудно допустить серьёзное недовольство многих по поводу слишком выгодной позиции Торстейна. Выгоды же от общественного статуса Тингвеллира ясно подчёркиваются в «Книге об исландцах» — для нужд пребывания на Альтинге можно было свободно рубить лес и использовать пастбища для выпаса лошадей. В случае же Кьяларнеса люди бы явно попадали в зависимое положение от Торстейна, который вполне мог требовать компенсацию за издержки, притом немалую. Помимо прочего подобный характер Альтинга определял справедливость всех принимаемых решений, когда никто не мог иметь особых преимуществ, что, по-видимому, имело большое значение для Ари. Рассказ об убийстве Коля и общем владением землёй, возможно, был призван в лишний раз оговорить независимость Альтинга, так как Тингвеллир тем не менее находился в первоначальных границах земель, взятых Ингольвом, и автору Íslendingabók было важно подчеркнуть обратное. С другой стороны владения Ингольва были как бы политическим центром страны, а потому близость к ним Альтинга могла значить не прямую, но косвенную связь с этой именитой фигурой, которая могла передавать свою удачу данному начинанию.
Структура и время проведения Альтинга подробно отражены в «Сером Гусе». Созывался Альтинг, когда «минуло десять недель» лета, в конце месяца «середины лета» (miðsumar) традиционного исландского календаря и длился две недели. (GG., Þkþ. 1)[88] Он начинался в четверг (fimmtudagur viku), когда на тинг были обязаны приезжать goðar, а затем шла череда формализованных действий участников, чётко расписанная по остальным дням. Основным подразделением Альтига была Логретта. Lögréttuþáttr, часть Grágás’а, где идёт речь об этом органе, отражает уже всю совокупность норм, существующих на период записи законов, в то время как поначалу после создания Альтинга устройство Логретты было несколько уже.
Собиралась она по воскресеньям и в последний день тинга. В Логретте должны были заседать годи, первоначальное число которых было, по всей видимости, 36[89], хотя оно не бесспорно. Структура Логретты времён законов Ульвльота может вызывать определённые затруднения, поскольку модель, представленная в Grágás’е, построена на административной системе несколько более позднего времени. Тем не менее можно предположить, что основные черты уже были намечены тогда, и в этом органе более или менее равномерно была представлена вся страна. Каждый годи мог взять с собой по два советника из своих тингманов, которые присутствовали там вместе с ним.
Логретта была законотворческой ветвью Альтинга, где на протяжении последующих столетий выковывались нормы свободной Исландии. «Там должны люди улучшать свои законы и принимать новые, если хотят/Þar skulu menn rétta lög sín og gera nýmæli ef vilja», — так характеризует ход законотворчества Grágás. Решения принимались лишь теми, кто имел место в Логретте (er lögréttusetu eigu), т.е. годи, хотя инициатива могла исходить от любого тингмана. В административном плане Логретта стала объединяющим звеном для всей страны в рамках Альтинга.
Председателем Логретты был избираемый на три года законоговоритель (lögsögumaðr), институт повсеместно распространённый в Скандинавии. Ему также посвящён целый раздел Grágás’a, может не очень объёмный, который носит название Lögsögumannsþáttr. Основной задачей законоговорителя «Серый Гусь» называет «говорить людям законы / segja lög mönnum». Декламация проходила у скалы законов (Lögberg), где объявлялись также и новые законы. Там у него было своё место (lögsögumannsrúm), где он должен был находиться. Законоговоритель предводительствовал в «шествии к скале законов» (Lögbergsganga), важном процессуальном действии, предваряющим открытие работы судов на Альтинге, о чём будет подробнее сказано в следующем параграфе. Этот ритуал должен был начинаться в первую субботу Альтинга, не позднее, чем солнце будет видно с «места законоговорителя» у «скалы законов», и оно будет проходить над западной частью «ущелья всех людей» (allmannagjá или gjáhamur). Законоговоритель регламентировал различные стороны хода тинга, помогал советом, хотя это и не входило в его обязанности.
Законоговоритель мог пользоваться материальными плодами своей деятельности. Он получал половину всех штрафов, накладываемых на Альтинге и на весеннем тинге, к которому он принадлежал, а также определённую сумму из «богатства Логретты».
Положение законоговорителя требовало от него незаурядных способностей, поскольку существовала необходимость держать в памяти огромное количество законов, и практическая польза от этого института была огромной, по крайней мере, до 1117–1118 гг., когда начали записывать правовые нормы. Неудивительно, что законоговорителями становились всегда люди знаменитые, знаковые фигуры для исландской истории. В Íslendingabók перечень законоговорителей это ещё и один из способов ведения относительной хронологии. После появления этого института все события в сознании исландца сочетались со временем действия того или иного законоговорителя. Для Ари и его современников эта фигура была центральным звеном Альтинга и, в более широком смысле всей Исландии. Безо всякого сомнения lögsögumaðr обладал огромным престижем и знанием законов, что позволяло ему выступать арбитром в сложных делах и распрях. Так, например, Торгейр Торкельссон примирил враждующие стороны, выступавшие в пользу и против крещения, когда христианство пришло в Исландию (Íslb., 7).
Судебные процедуры на Альтинге времён Ульвльота являются довольно сложным предметом для рассмотрения, поскольку позже они подверглись изменениям, а в источниках они не нашли должного отражения. Можно лишь предположить, что на Альтинге уже разбирались дела, не достигшие решения на местном уровне, хотя суды по всей видимости были довольно хаотичны, и их связь с низшими судами на весенних тингах не была ещё чётко определена.
Leið, по-видимому, возникает в это время, но он являлся прежде всего обратной связью Альтинга с округой. Там объявлялись все новые законы, принятые на Альтинге, устанавливался календарь, но не было никаких судов (GG., Þkþ., 30), следовательно его административная значимость была невелика.
Альтинг стал центром пространства исландского сообщества. Его создание было первым шагом к строительству не только социального организма острова, но и к формированию центра «космоса» средневекового исландца, и здесь труд Ари перекликается с мифологией. По этому поводу Джон Линдаль в своей статье отмечает, что история об основании Альтинга, связанного с убийством человека низкого статуса, раба или вольноотпущенника, имеет параллели с мифологическим сюжетом о рождении мира, когда был умерщвлен Имир из рода великанов[90].
Другой аспект, заслуживающий пристального внимания, заключается в роли распри в обществе, создававшем эти памятники. Линдаль пишет, что распря была инструментом для решения разногласий[91], с чем нельзя не согласиться. Но то же самое общество создавало структуры, которые были направлены на скорейшее урегулирование подобной вражды без крупного кровопролития. Кстати, убийство Коля и тем более сожжение Торвальдом Стриженой Бородой, внуком Торира, своего брата Гуннара не имеет прямого отношения к причинам основания Альтинга. Тем не менее косвенная связь здесь может присутствовать. Ари мог попытаться представить контекст и в его рамках показать противопоставление двух сторон общества — той, что действует вне рамок «правильного поведения» и другой, что создаёт Альтинг, предназначенный стать административным центром всей страны, главным из институтов, задачей которых было гасить эти столь привычные для всех исландцев распри.
Следующим шагом в строительстве административной системы Исландии, согласно Ари, стали происшествия, приведшие к разделению всей страны на четверти. Это важное событие произошло, согласно исчислению Ари, приблизительно в 963 году.
В источниках оно преподносится в контексте крупной распри, произошедших между группировками, во главе которых оказались Тунга-Одд и Торд Крикун сын Олейва фейлана[92] из Широкого Фьорда. Эта история является основной сюжетной линией «Саги о Курином Торире», но и в Íslendingabók помещён краткий отчёт об о сути проблемы. Так там написано об этом:
Большая тяжба была на тинге между Тордом Крикуном, сыном Олейва фейлана и Оддом, прозванным Тунга-Одд. Он был из Форда Городища. Торвальд, его сын, был вместе с Куриным Ториром, когда они сожгли Торкеля сына Сонного Кетиля в Арнольвсдалире. Торд Крикун был во главе обвинения, поскольку Херстейн сын Торкеля, сына Сонного Кетиля был женат на Торунн, его племяннице[93] (Íslb., 5).
В тексте саги же представлена вся распря в своём развитии. Стоит отметить, что она, в отличие от «Книги об исландцах», называет сожженным не Торкеля, а самого Сонного Кетиля (Hþors., 9). Подобное расхождение в версиях возможно объясняется тем, что сага опиралась на устную традицию, в то время как Ари ставил себе задачу выверять информацию, отчего он и мог делать некоторые перестановки, если что-то казалось ему неточным.
Ход действия саги рисует постепенное разжигание конфликта. Источником всех бед по большей части является Куриный Торир, своеобразный антигерой всего повествования. Он действует, полностью расходясь с нормами «правильного поведения», и обладает дурной репутацией в округе. В его родственниках числится человек более низкого социального статуса, бродяга по имени Видрафи, который «ходит из одного конца страны в другой», и они оба имеют сходный нрав (Hþors., 7). Именно Куриный Торир вовлекает во вражду всех основных персонажей саги, хотя определённые противоречия между Оддом и Сонным Кетилем наметились и без него. Последний приютил норвежских моряков (Hþors., 3), с которыми невежливо обошёлся первый (Hþors., 2).
Истоком всего противостояния является ничем не обоснованный отказ Куриного Торира продать излишки сена Сонному Кетилю, чтобы тот смог помочь своим арендаторам, у которых оно кончилось. Несмотря на щедрую цену и благоприятные условия сделки, которые предлагает Кетиль, Торир продолжает упорствовать в своём упрямстве, не желая продавать, и Кетилю приходится взять пять стогов силой (Hþors., 4, 5). Примечательно, что по закону его действия неправомерны, но сага тем не менее симпатизирует Кетилю. Затем Торир ищет возможность отплатить Кетилю за обиду, хотя никто поначалу не хочет помогать ему, но в конце концов сын Одда Торвальд соглашается взяться за дела Торира, за что тот обещал ему половину своего богатства (Hþors., 7). Примечательно, что другую половину он посулил Хельги, сыну Арнгрима Годи, за что тот собственно и отдал ребёнка на воспитание такому дурному человеку, как Торир (Hþors., 2). Таким образом, он впутал Торвальда, а вместе с ним и Арнгрима, который всё-таки поехал вместе с ними вызывать Кетиля на тинг (Hþors., 7), хотя поначалу и отказал Ториру в этом. По настоянию Торира Торвальд предъявляет Кетилю иск в грабеже, но случается так, что один из гостивших у Кетиля норвежцев убивает Хельги (Hþors., 7). Позже Торвальд с Ториром возвращаются, чтобы отомстить, и сжигают жилище Кетиля вместе со всеми его обитателями (Hþors., 8). Его сын Херстейн в свою очередь ищет помощи в том, чтобы покарать убийц, и появляется партия, противостоящая Торвальду, во главе которой становится Торд Крикун, также выказывавший недовольство по поводу того, что его впутали в распрю (Hþors., 11). Одд же, связанный узами отцовства с Торвальдом, возглавляет другую сторону (Hþors., 13), хотя поначалу к нему обращался Херстейн (Hþors., 9). Из всех этих происшествий получается крупное противостояние, грозившее пролитием большой крови.
Как Ари (Íslb., 5), так и сага (Hþors., 12) сообщают, что Торд с Херстейном вызвали Арнгрима и Торвальда на тинг в Тингнесе. Важно отметить, что это собрание располагалось в Городищенском фьорде, где последние явно находились в более выгодном положении, в то время как Торд был из Широкого фьорда. По этому поводу Íslendingabók даёт комментарий: «Þat váru þá lög, at vígsakir skyldi sækja á því þingi, er næstr var vettvangi / Там был тогда закон, что обвинение в убийстве должно было вноситься в наиболее близкий к месту убийства тинг» (Íslb., 5). Неудивительно, что Торд оказался в затруднительном положении. Согласно тексту саги он, набрав людей у себя на западе, которых было немного, едет на тинг, но Одд со своими последователями преграждает ему дорогу, и случается стычка (Hþors., 13). Так об этом лаконично отзывается «Книга об исландцах»: «En þeir börðust þar, ok mátti þingit eigi heyjast at lögum / И они бились там, и тинг не мог проводиться по закону» (Íslb., 5). На Альтинге, куда перенесли тяжбу, сложилась также взрывоопасная ситуация, и там также завязалась битва (Hþors., 14) (Íslb., 5).
Несмотря на всю проблематику адекватного восприятия материала саг, данная история тем не менее вполне может отражать важную тенденцию. Даже если её содержание представляет собой не более, чем художественно переработанные смутные воспоминания о далёких событиях, эта сага прекрасно раскрывает те аспекты распри, которые являются неординарными для исландцев времени её зарождения. Среди этих аспектов можно выделить и ту административную систему, существовавшую в эпоху разворачивания действия саги, приведшую к тому, что на Альтинге, символизирующем всю Исландию, разразилась вооружённая стычка. В тексте самой саги возможно это выражено не так сильно, но достаточно явно показано у Ари, например, когда речь идёт о правилах рассмотрения тяжбы об убийстве (см. выше). Общество знало, для чего существуют те или иные институты, и, что бы могло случаться, если бы их не было или бы вместо них существовали какие-то другие, и сага прекрасно иллюстрировала это их знание. Поэтому, несмотря на то, что некоторые детали, ход событий, персонажи искажены или вообще являются фикцией, а поведение героев подчинено стереотипам, она может таким путём косвенно указывать на реальные изменения в административных структурах.
Необходимо отметить, что сложившееся на протяжении Века Заселения стремление избегать крупного кровопролития, находит своё воплощение в том, что люди на Альтинге, обеспокоенные большой битвой всего собрания, которая могла бы принести огромные несчастья (Hþors., 14), вынуждают стороны пойти на мировую. Вероятно, здесь можно говорить о посредничестве и арбитраже, инструментах урегулирования в рамках уклада, которое Байок называл Consensual governance[94]. В рамках и под влиянием этой системы и пройдёт последующая реформа.
Собственно о делении страны на четверти пишет лишь Ари. Важной прелюдией к абзацу, посвящённом этому, является речь самого Торда Крикуна:
Тогда Торд Крикун сказал речь у Горы законов, касающуюся того, как плохо людям ездить на чужие тинги для предъявления обвинения в убийстве или ранении. И он поведал, что случилось с ним до того, как смог довести это дело[95] до закона, и, что многие испытают трудности, если такое положение вещей не будет исправлено (Íslb, 5).
По этой причине и происходит собственно разделение на четверти. «Книга об исландцах» чётко объясняет суть этого действия. Страна была поделена на четыре территориально определённых района, ставшими основными подразделениями в административной палитре Исландии. В каждой из них предполагалось устраивать по три Весенних тинга. В Северной же четверти пришлось организовывать по объективным причинам четыре тинга. Подобная схема отражена в Grágás’е, и Ари было необходимо дать объяснение, почему так получилось.
Это объяснение получается вполне логичным. Он пишет, что в Северной Четверти не удалось достичь согласия, и люди, жившие в Эйафьорде, не желали посещать тинг Скагафьорда, что был к западу. Поэтому, пришлось устроить четыре тинга. В данном случае географическое расположение действительно не способствовало путешествиям в другой фьорд.
Четверти были территориально определёнными округами, и по этому признаку они стали вторыми после aðalból’я административными единицами, чьи границы были обозначены. Западная четверть располагалась скорее на северо-западе страны, северная охватывала фьорды Гренладнского моря от фьорда Хрута до Оружейного фьорда, восточная занимала юго-восток острова, вмещая в себя почти целиком Озёрный ледник (Vatnajökull), южная — земли, которые были заселены в наиболее раннее время; там располагались владения Ингольва и Альтинг (см. ил. 2).
Четверти, помимо урегулирования количества тингов, обозначили новые введения в структуре Альтинга. В «Сером Гусе» говорится, что все его подразделения должны формироваться в соответствии с принадлежностью к четверти (GG., Þkþ.). Так, например, Логретта комплектовалась из каждой четверти, и количество годи, входящих туда, описывается в соответствии с их количеством там (GG., Lþ.). Таким образом, Логретта получается тоже разделённой на четыре части.
Важным событием стало устроение на Альтинге судов четверти (fjórdungadómar), обеспечивших связь Альтинга с весенними тингами. На последних теперь могли разбираться лишь дела людей, принадлежащих к этому тингу (GG., Þkþ., 37)[96], иначе тяжба поступала во fjórðungsdómur. Туда же направлялись дела, не нашедшие своего решения на vórþing. Таким образом, суды четверти на Альтинге стали следующей по статусу судебной инстанцией.
Судей назначали годи. «Должен каждый годи, который обладает древним и новым (см. следующий параграф) годордом назначать человека в суд, а тингов три должно быть в каждой четверти, и по три годи на каждом тинге. Тогда был бы тинг непрерывным. / Skal goði hver nefna mann í dóm er fornt goðorð hefir og fullt, en þau eru full goðorð og fornt er þing voru þrjú í fjórðungi hverjum en goðar þrír í þingi hverja. Þá voru þing óstlitin», — так регламентирует Грагас порядок вещей (GG., Þkþ., 1). Судьи назначались в первую пятницу тинга, а в субботу они, следуя за своими годи, должны были участвовать в «шествии к скале законов», где открывались суды.
После подобных преобразований Альтинг всё больше и больше начинает напоминать своеобразную модель административного уклада всей Исландии. Его законотворческая и судебная ветви структурно опирались на четвертное деление, которое позволило регламентировать ход их действия и порядок комплектования.
В Íslendingabók говорится также о тингах четверти, которые никак не отражены в Сером Гусе: «А затем были основаны тинги четверти / En síðan váru sett fjórðungaþing» (Íslb., 5). Можно было бы предположить, что Ари применяет такой странный термин для обозначения суда четверти на тинге, если бы в сагах не говорилось, что тинги четверти проводились в других местах. Так, например, в «Саге о людях с Песчанного Берега» сообщается, что, когда страна была разделена на четверти, тинг четверти стали устраивать в Торнесе (Eyrbs., 9). Проблема выглядит довольно сложной, но я бы рискнул предложить несколько возможных вариантов. Тинги четверти могли не являться частью официальной административной системой и не быть skapþing. Другое предположение заключается в том, что тинги четверти вероятно представляли собой промежуточный этап перед появлением судов четверти на Альтинге. Они были судебными тингами, которые держали вместе годи одной четверти[97]. К тому же Ари, хотя и упоминает о равном назначении судей и комплектования Логретты из каждой четверти, тем не менее ничего не говорит о том, что существовали суды четверти. Похоже, что функции тингов четверти совпадали с функциями судов четверти на Альтинге, что могло исключать их взаимное действие. Для сознания же Ари важным было то, для чего существуют те или иные институты, и в данном случае, от каких бед они позволяют избавляться, а потому, упомянув раз тинги четверти, он уже не пишет больше об этой проблеме, не рассказывает об учреждении судов четверти на Альтинге, имевших схожее предназначение, потому что это для него уже не важно.
960ые годы стали временем регламентации весенних тингов. Их число было тринадцать, и таковым он, по-видимому, оставалось до конца независимости Исландии и даже немного далее. В сагах тем не менее упоминается большее количество тингов, некоторые из которых не были выверены историками. Вместе с тем, некоторые собрания, например Кьяларнесский тинг, вообще не встречаются в сагах.
К этому времени возможно окончательно оформились точное время проведения и внутренняя структура весеннего тинга. Его длина не должны была превышать неделю и быть меньше, чем четыре ночи. Начинался vorþing не раньше, чем проходило четыре недели лета, а заканчивался не позже, чем шесть недель, при условии, что sóknaþing был завершён (GG., Þkþ., 37).
Sóknaþing являлся главной частью весеннего тинга, и иногда он рассматривается собственно, как сам весенний тинг[98]. Вторая часть называлась skuldaþing, что переводится как «платёжный тинг». Он являлся скорее добавлением к первому периоду тинга. Там расплачивались с долгами, а также вырабатывалась схемы для торговли и устанавливались цены на некоторые виды товаров[99].
Sóknaþing можно перевести как «тинг тяжб». Там решались все основные споры о земле и собственности, дела о преступлениях и многое другое. Туда должны были выдвигать обвинения лишь те люди, что принадлежат к одному тингу [er menn eru samþinga] (GG., Þkþ., 37). Созывался тинг тремя годи, каждый из которых назначал двенадцать судей (GG., Þkþ., 38). Если не удавалось найти правильного решения, то тяжба отправлялась дальше по иерархической лестнице на Альтинг. Таким образом тинг был основным местом и главным инструментом, посредством которого исландцы решали свои проблемы и противоречия.
Весенний тинг не обладал чётко определённым районом своего действия, он скорее был центром, вокруг которого группировались разрозненные земельные владения, связанные с ним через тингманов. Таким путём с тингом были связаны и низшие группы населения, отчасти входившие в aðalból, такие как omaga, т.е. члены домашнего хозяйства бонда, арендаторы, вольноотпущенники и другие. В данном случае огромную роль играют отношения между бондами и годи, ведь goðar устраивали тинг и назначали там судей, а потому обладали большим количеством возможностей влияния на административные институты.
Концепция исландских вождей — goðar — отличается неповторимым своеобразием среди других скандинавских обществ. В предыдущей главе уже шла речь о возможных схемах развития этого института на острове в Век Заселения и отмечались основные моменты, повлиявшие на это развитие. Теперь же предстоит раскрыть всю глубину специфических черт данной проблемы.
Байок в своих исследованиях обратил на это особое внимание, раскрыв сущность институтов годи и годорода и рассмотрев модели их функционирования. Он отмечает, что рассуждать о годи, как о лидерах своеобразных маленьких государств, чем занимались некоторые историки, означает оставить без внимания комплекс взаимоотношений между bœndr и goðar. В отличие от маленьких королевств в Норвегии или Ирландии, которые, предполагалось, должны защищать или расширять свои границы, у годорда таковых рубежей не было. Исландские годорды не базировались на ресурсах подчинённой территории[100]. Грубо говоря, таковой территории у них не было.
Годорд был административным и социальным институтом, не воплощавшимся напрямую в пространственном плане. Он относился к конкретным землям только косвенно, через посредство бондов, которые входили в его состав. Goðorð можно охарактеризовать, как набор личностных связей между годи и его тингманами и вместе с тем, как официальную структуру, обеспечивавшую представительство последних на тинге. Иногда в источниках встречается его другое обозначение — треть (þriðjungi, человек трети — þriðjungsmaðr, т.е. последователь годи) что соответствует присутствию на Весеннем тинге трёх годи. Причём эти связи не были строго иерархичными и могли без труда быть расторгнуты.
В «Сером Гусе» не раз встречаются положения о том, что бонд должен обязательно следовать за каким-нибудь годи, но выбрать можно любого вождя в стране. Правда, это относилось лишь к тем, кто обладал молочным скотом (ef maðr hefir málnytan smala); в противном случае приходилось приписываться к ближайшему годи и тингу [(GG., Þkþ., 62, 63), (GG., Uf, 66)]. Здесь стоит отметить, что, учитывая скотоводческий характер исландских хозяйств того времени, более или менее полноценные бонды должны были обладать молочным скотом. Таким образом складывалась довольно специфическая система, когда человек мог присоединять себя к тингу, находящемуся от него довольно далеко или же вообще в другой четверти, хотя подобные случаи случались скорее поблизости от границы между четвертями. Джесс Байок, проанализировав связи между бондами в Эйафьорде, на основе материалов одноимённой саги, убедительно показал, что они были весьма хаотичны и тингманы следовали порой за вождями, которые жили на большем расстоянии от них, чем другие[101]. Подобная ситуация как нельзя более отражает существующее среди исландских бондов стремление сохранять как можно больше самостоятельности.
Goðar никогда не пользовались такой большой властью над людьми, какую имели лидеры других скандинавских колоний. Например, ярлы Оркнейских островов могли накладывать налоги и повинности на своих бондов, чего нельзя было и помыслить в Исландии[102]. Причина этого уже не раз упоминалась выше: Оркнейские острова располагались гораздо ближе к Норвегии и к Британским островам, испытывая постоянные угрозы, в то время как Исландии подобные набеги не грозили. В данном случае перспективными были бы компаративные исследования с социальным устройством Фарер, напоминавшем исландское.
Goðorð был такой же собственностью как земля и хутор. Его можно было покупать и продавать, передавать по наследству, делить на части и т.д. Саги прекрасно иллюстрируют все эти явления. Так, например, Vatnsdæla saga рассказывает о том, как братья Торстейн, Хёгни, Торир и Ёкуль поделили наследство своего отца Ингимунда: «Хёгни получил корабль Стиганди, потому что он был купцом. Торир получил годорд, а Ёкулю был дан меч Айтертанги». Торстейн же, как и хотел, получил хутор и земли (Vatns., 27). Другой случай встречается в Bandamanna saga, когда персонаж по имени Одд покупает себе статус годи: «Люди полагали, что только одна вещь умаляет его выдающиеся качества — ему не хватало годорда. В то время было в обычае учреждать новые годорды или покупать их, и Одд так и сделал» (Bandms., 2).
Байок указывает на то, что годи получал мало официальных доходов от своего положения. Так, например, þingfarakaup тратился, чтобы собственно окупить поездку, и лично годи из него вряд ли могло что-то перепадать[103]. Прописанные в Грагасе права годи устанавливать цены на товары, привозимые иноземцами, были направлены на то, чтобы уменьшать необузданные амбиции норвежских купцов. Тем не менее это правило не очень хорошо функционировало, так как торговцы всегда могли пройти далее на своём корабле и договорится с другим годи. Конфликты между норвежскими купцами и годи часто встречаются в сагах. Так, годи Одд из «Саги о Курином Торире» не находит общего языка с моряками, которые не желают мириться с его претензиями, и тогда он накладывает запрет на продажу их товаров (Hþors., 3). Помимо этого годи получали часть от конфискованного имущества и штрафов.
Исходя из этих фактов, следует сказать о том, что годи мог стать лишь человек богатый, чтобы справляться со своими обязанностями. Тем не менее возможность достигнуть годорда была у любого обеспеченного бонда, и goðar ничем не отличались от другого свободнорождённого человека[104]. Таким предстаёт Одд из Bandamanna saga, своеобразный исландский self-made man: он поссорился с отцом, ушёл из дома, и сам достиг успеха в жизни. Хороший годи должен был помогать своим тингманам (также, как и они своим арендаторам), а bœndr свою очередь должны были обеспечивать ему поддержку и сопровождать в поездке на тинг. Помимо богатства, годи должен был обладать незаурядными личными качествами и хорошим знанием законов. Так, всё тот же Одд похоже не справляется со своими обязанностями, и в конце концов ему приходится обратится за помощью к Офейгу, своему отцу, который мастерски распутывает все дела (Bandms.).
Между годи постоянно шло соревнование за последователей. Чем больше их было у вождя, тем больше влияния он имел, принимая участие в различных противостояниях.
Байок отмечает, что, помимо официальной системы отношений между годи и тингманами, существовала не закреплённая в законе традиция покровительства, когда вождь или крупный бонд брались отстаивать чьи-либо интересы.[105] Учитывая большее количество особых возможностей, которыми обладали годи в связи со своей позицией на тинге, они были наиболее привлекательными покровителями для враждующих бондов. Суды, похоже, принимали решение, в меньшей степени основываясь на доказательствах, чем пытаясь угодить могущественным личностям[106], да и сами годи, назначая судей сильно влияли на приговоры.
Вступаясь за интересы участников распри, годи и крупные бонды получали немалую выгоду. Важным источником дохода для них было получения своеобразных «комиссионных» за своё участие.[107] Стоит вспомнить Куриного Торира, предлагавшего Торвальду половину своего добра за услуги.
Вовлекаясь, таким образом, в чужие распри, годи и могущественные бонды становились лидерами враждующих группировок. Именно этим путём проходят герои «Саги о Курином Торире» — ни Одд, ни Торд первоначально не являлись участниками тяжбы, и конфликт был разожжён другими людьми, а именно Ториром и Кетилем. Байок указывает, что покровительство и арбитраж, забирая ведение дел из рук наиболее ярых, кровно-заинтересованных участников тяжбы, охлаждали накал страстей, и направляли всё в законное русло — в суд или же на частное решение[108]. С другой стороны стоит отметить, что это удавалось не всегда, и когда Торвальд и другие люди пытаются усмирить претензии Торира, им это не удаётся (Hþors., 7, 8).
Подобные неофициальные структуры удачно взаимодействовали с административной системой, основанной на институтах тинга и годорда. Они доносили распри до официальных учреждений общества, которые были смоделированы для скорейшего их разрешения. Ни vórþing, ни goðorð не обладали какой-либо зафиксированной областью своего действия — они были центрами, привлекавшими или не привлекавшими бондов, которые были вольны в своём выборе. Не удивительно, что последние часто руководствовались территориальным расположением[109], и случаи, когда годи и тингман жили в разных четвертях были достаточно невелики, в то время, как в рамках относительно небольшого региона бонды разных вождей могли жить вперемешку. Даже годи зачастую находился в окружении людей, следовавших за чужими, порой враждебными вождями[110].
Итак, в 60е годы 10 века вырабатывается своеобразная административная вертикаль, выстроенная на традиционном социальном материале. Все уровни общества, начиная от конкретного землевладения во главе с бондом и кончая Альтингом, обретают устойчивые связи и возможности для более или менее бескровного урегулирования конфликтов. Вместе с тем происходит оформление четвертей — территориально-административных регионов Исландии, определивших лицо всего островного устройства. Окончательным штрихом в этой системе станет верховный суд свободной Исландии — пятый суд.
Учреждение пятого суда было событием гораздо менее значительным, чем, скажем, основание Альтинга или деление страны на четверти. По сравнению с предыдущими случаями источники отводят ему несравненно меньше внимания. В Íslendingabók для него не предусмотрено отдельной главы, а в «Сером Гусе» о нём говорят лишь два пункта в þingkapaþáttr. Тем не менее его появление связано с завершением структурной эволюции исландской административной системы, а потому этот институт несомненно заслуживает отдельного параграфа.
Ари пишет, что пятый суд был учреждён Скафти сыном Тородда (Íslb., 8), и это произошло приблизительно в 1005 году. «Он установил закон пятого суда и тот, что никто не должен объявлять о чужом убийстве, а до этого был такой же закон, как и в Норвегии. В эти дни много вождей и могущественных людей были изгнаны за убийства и агрессию при помощи его сильного влияния и добросовестного исполнения обязанностей / Hann setti fimmtadómslög ok þat, at engi vegandi skyldi lýsa víg á hendr öðrum manni en sér, en áðr váru hér slik lög of þat sem í Norvegi. Á hans dögum urðu margir höfdingjar ok rirkismenn sekir eða landflótta of víg eða barsmíðar af ríkis sökum hans ok landstjórn», — так написано в «Книге об исландцах» (Íslb., 8).
Интерпретируя эти сведения, можно отметить ряд моментов. Важно, что Ари помещает описание основания пятого суда именно в такой контекст. То, что многие вожди были изгнаны, подразумевает проходившие перед этим крупные распри. Таким образом, пятый суд мог стать своеобразным «ответом» на «вызов». Возможно, к этому времени сложилась такая ситуация, что годи, принимая участие в распрях, стали сильно злоупотреблять своим официальным положением, и система опять оказалась под угрозой развала.
«Серый Гусь» предполагает, что в пятый суд, также как и в другие, судей назначали годи, но главное его отличие состояло в том, что противостоящие партии могли исключить по шесть судей, а для принятия решений было достаточно простого большинства (GG., Þkþ., 24). Важно было также то, что fimmtadómur был судом всей страны, и бонды, заседающие в нём, представляли самые разные её части. Следовательно, если разбиралась какая-то тяжба, и в ней принимали участие годи, то большинство судей не имело прямого интереса на стороне одной из сторон. Те же, что назначались, принимавшими участие в распре вождями, могли быть с лихвой отстранены от принятия решения.
В это время, по-видимому, были учреждены так называемые «новые годорды», заключавшиеся в том, что для уравнения представительства в структурах Альтинга с Северной четвертью, где было на три годорда больше, из остальных четвертей три бонда получали право участвовать в Логретте и назначать судей в пятый суд[111]. Каждый годи мог назначать в суд по одному человеку, и их общее число доходило до 48. Учитывая, что каждая из сторон тяжбы, могла фактически отстранить ставленников шести годи (представителей двух тингов), число намного превышающее обычное количество вождей, участвующих в конфликте, то возможности последних как мощных покровителей сильно преуменьшались, а объективность суда существенно возрастала. Тогда становится понятным, почему многие годи были изгнаны из страны за свои преступления, тогда как ранее суды, которые находились от них в зависимости не могли признать их виновными.
Fimmtadómur завершил иерархию исландских судов, став судом последней инстанции. Если спор не находил решения на весеннем тинге, то он поступал в суд четверти на тинге и, если повторялось то же самое, шёл в пятый суд. Таким образом, возможности для законного решения проблем были расширены, и порядок в стране можно было сохранять.
Ряд дел поступал в пятый суд напрямую. Среди них модно выделить лжесвидетельство и лживые обвинения, а также нарушение закона на Альтинге и другие (GG., þkþ, 25).
Fimmtadómur заседал на месте Логретты, центральном месте Альтинга (GG., Þkþ., 24), и, если рассматривать последний как символ и воплощение в едином центре всего исландского общества, то пятый суд стал центральным звеном юридической системы острова.
Хаструп обращает внимание на двойственный характер Альтинга и пятого суда. С одной стороны Альтинг представлял всю страну, весь народ, с другой был всего лишь одним из других тингов (skapþing). Также этот дуализм проявляется по отношению к fimmtadómur, который являлся и одним из многих судов, и учреждением «национального уровня» наравне с Логреттой. Подобное обозначения центра, как «пятого» напоминает одно из древних ирландских королевств Тару, объединившее четыре провинции Лейнстера, Мюнстера, Коннахта и Ольстера и представляя собой как и пятую область, так и пятое измерение[112].
Ознаменовав собой окончание строительства исландской политической и административной системы, основание пятого суда открыло ворота новой относительно стабильной эпохи, продлившейся почти два столетия. Через двадцать лет захлопнется хронологическая граница, завершающая героический Век Саг, и события начнут приобретать историческую ясность. Утвердившееся четырьмя годами ранее христианство принесло с собой новые церковные принципы административного деления, которые будут долгое время соседствовать с традиционными, но в конце концов переживут их. Последние, оформившись в единый социальный организм, несомненно будут эволюционировать, но всё больше и больше будет давать о себе знать саморазрушающее начало, которое и приведёт к концу исландской независимости. Погрязнув в невиданных кровавых раздорах, общество уже не смогло, как оно это делало раньше, найти лекарство против нарушения всеобщего порядка и спокойствия, и распря, так долго служившая способом решения проблем, поглотит его и отдаст, беззащитным, в руки иноземного и враждебного короля.
Административная система древней Исландии во многом носила двойственный характер. Можно выделить несколько её уровней, которые обладали собственными характеристиками.
В её основание были положены традиционные норвежские институты, которые подверглись влиянию специфических условий колонизации, определивших характер отношений и связей внутри острова. Островному обществу была характерна децентрализованность. Основные социальные категории «свободного» и «несвободного» получили в Исландии новое развитие, и все категории свободнорожденного населения имели официально равные права, в то время как в Норвегии, например, стали появляться границы между ними. Традиция проведения тингов в Исландии была быстро воспринята, в то время как структура военных вождей, из-за отсутствия угрозы вторжения на остров и представителей этой группы в составе поселенцев. Напротив, распространился институт жрецов, goðar, угасавший уже в остальных частях Скандинавии, и он стал развиваться, образовав особенный исландский вид вождей. В связи с этим, значение приобретает характер взаимоотношений между годи и бондами, стремившимися сохранить как можно больше самостоятельности, но не имевшими реальной возможности разбираться со своими проблемами самостоятельно. У них у всех были свои интересы, которые в отсутствие всякой центральной карательной власти, выливались в распрю. Именно подобные тяжбы стали фактором, связующим бондов и палитру административных институтов Исландии.
Нижней ступенью административного деления был aðalból, который имел чётко определённые территориальные границы. Учитывая ту жестокость, с которой бонды вели борьбу за ресурсы и за земли, как старались расширить границы своих владений, то эта определённость имела для них огромное значение. Во главе aðalból’я стоял сам бонд, в определённой зависимости от которого находились низшие, хотя может и формально равные ему в правах, низшие категории населения.
Следующий уровень административной системы относится к области судебных отношений. На тингах разрешались все основные распри, а потому среди наиболее значимых интересов бонда было иметь там достойное представительство. Каждый полноценный бонд имел право «сказаться» на весеннем тинге с любым годи, каким он хотел, и чётких географических границ своего действия vorþing не имел. Тем не менее местный тинг и годорд были центрами, концентрировавшими вокруг себя тингманов, а потому, несмотря на отсутствие оформленных рубежей, можно предположить, что их окружала определённая область их участников, так как, выбирая себе годи, бонды не в последнюю очередь руководствовались территориальными причинами. Вместе с тем нередки были случаи, когда последователи разных, иногда враждебных годи жили вперемешку.
Три тинга (на севере четыре) составляли четверть, которую можно назвать следующим административным уровнем. Они имели определённый географические границы, и именно на основе четвертного деления были устроены подразделения Альтинга.
Альтинг находился на вершине этой пирамиды. Он был тингом всей страны, и в этом смысле имел естественные географические рубежи. Его структура отражала в некотором смысле образ всей Исландии. Его центральным законодательным звеном была Логретта, где вырабатывались основные законы, которые исландцы называли «наши законы» (vár lög). Судебная ветвь Альтинга во главе с пятым судом венчала всю островную судебную иерархию, и была хорошим инструментом для окончательного разрешения тяжб.
Стремление к сохранению миропорядка, отмеченное ещё с Века Заселения, напрямую отразилась на исландской административной системе. Она служила для предотвращения крупных конфликтов и взаимодействовала с неофициальными способами ведения распри. Вместе с тем отсутствие на острове центральной власти в обычном понимании, оставляло бондов с развязанными руками и возлагало на них самих исполнение приговоров и другие её прерогативы, а административные органы вступали в дело только тогда, как требовалось разрешить тяжбу.
Bandms. — The confedrates and Hen-Thoris: two sagas translated into English/tr. Edwards P., Hermann Pálsson. Edinburgh, 1975.
Эг. — Сага об Эгиле// Исландские саги/ред. Стеблин-Каменский М. И., пер. Маслова-Лашанская С. С., Кошкина В. В. М., 1956.; The complete sagas of Icelanders. Reykjavík/ed. Vidar Hreinsson, 1997. — vol. 1
Eyrbs. — The saga of people of Eyr/ ed. and tr. by Edwards P., Hermann Pálsson. Edinburgh, 1974.; Eyrbyggja saga/utg. Hringur Jóhanesson, Þorsteinn frá Hamri. Reykjavík, 1971.
The first grammatical treatise/ed. and tr. by Hreinn Benediktsson. Reykjavík, 1978.
Íslb. — The book of Icelanders (Íslendingabók). Ithaca, 1932.
GG. — Grágás: lagasafn íslenska þjóðveldisins/ Gunnar Karlsson. Reykjavík, 1997.
Hþors. — Hænsa-Þoris saga// The confedrates and Hen-Thoris: two sagas translated into English/ ed. and tr. by Hermann Pálsson. Edinburgh, 1975.
Lannb. — The book of settlements (Landnámabók). /Edwards P., Hermann Pálsson. Winnipeg,1971.; Landnámabók/ Jakob Benediktsson. Reykjavík, 1974.
Vatns. — Vatnsdæla saga// The complete sagas of Icelanders/ed. Vidar Hreinsson. Reykjavík, 1997. — vol. 1
Andersson T. M. The problem of Icelandic saga origin. Yale Germanic studies. Vol. 1. New Haven, 1964.
Byock J. L. Medieval Iceland: society, sagas and power. Berkley, 1988.
Byock J. L. Govermental order in Medieval Iceland// Viator 17. Berkley, 1979.
Byock J. L. Feud in Icelandic Sagas. Berkley, 1982.
Bjarni Einarsson. On the status of Free Men in society and Saga// Medieval Scandinavia. Vol. 7. Odense, 1974. — p. 45–60.
Bjarni F. Einarsson. A settlement of Iceland. Reykjavík, 1996.
Clover C. J. Icelandic family sagas //Islandica 30. Ithaca-London, 1985.
Iceland 875–1975. Reykjavík, 1975.
Jeth J. Women in the viking age…
Jón Johanesson. The history of the old Icelandic commonwealth. Manitoba University. Icelandic studies. Winnipeg, 1974.
Jón Viðar Sigurðsson. Chieftains and power. The Icelandic commonwealth. Viborg, 1999.
Jón Viðar Sigurðsson. The Icelandic Aristocracy after the Fall of the Free State// Scandinavian journal of history, 20, 1995. p. 159–166.
Hastrup Kirsten. Culture and history in medieval Iceland. Oxford, 1985.
Kulturhistorisk lexikon för nordisk medeltid. Köpenhamn, Malmö, Oslo. 1969–1979.
Lindow John. Íslendingabók and Myth//Scandinavian Studies,1997. vol. 69. №4.
Lönroth Lars. European sources of Icelandic Saga-Writing. Stockholm, 1965.
Nordal Sigurður. The historical element in Icelandic saga origin. Glasgow, 1956.
Mazo Ruth Karros. Slavery and society in medieval Scandinavia. Yale, 1986.
Thomasson R. Iceland: the first new nation// Scandinavian political studies. Oslo, 1972.
Viljamur Stefansson. Iceland the first American republic. N.-Y., 1941.
Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1986.
[1] Kulturhistorisk lexikon för nordisk medeltid. Köpenhavn, 1979.
[2] Jón Jóhanesson. Íslendinga saga. Reykjavík. 1957; English translation: The history of the old Icelandic commonwealth. Manitoba University. Icelandic studies. Winnipeg, 1974.
[3] Nordal Sigurður. Íslenzk menning. Reykjavík, 1944.
[4] Ólafur Larusson. Bygð og saga. Reykjavík, 1946. Ólafur Larusson Stjórnarkipun og lög lyðveldsins íslenska. Reykjavík. 19…
[5] Byock J. L. Medieval Iceland: society, sagas and power. Berkley, 1988.
[6] Byock J. L. Govermental order in Medieval Iceland// Viator 17. Berkley, 1986.; Byock J. L. Feud in Icelandic Sagas. Berkley, 1982.
[7] Hastrup K. Culture and history in medieval Iceland. Oxford, 1985.
[8] Ibid. p. 133.
[9] Jones Gwin. A history of the vikings. Oxford, 1968.
[10] The first grammatical treatise/ Hreinn Benediktsson. Reykjavík, 1978.
[11] Ibid. p. 203.
[12] Nordal Sigurður. The historical element in the Icelandic saga origin. Glasgow. 1956. P. 26.
[13] См. статью: Björn Sigfusson. Íslendingabók//Kulturhistorisk lexikon för nordisk medeltid 7. Köbenhavn, 1972. td. 493–494.
[14] Ibid. td. 494.
[15] Edwards Paul, Hermann Pálsson. Preface //The book of settlements. University of Manitoba. Icelandic studies. Winnipeg, 1971. P. 5.
[16] Rafnsson Sveinbjörg. Studier i Landnámabók. Upsala. 1978. T. 227.
[17] Jón Jóhanesson. Gærðir Lnadnámabókar. Reykjavík,1944.
[18] Rafnsson Sveinbjörg. Ibid.
[19] Edwards Paul, Hermann Pálsson. Ibid. pp. 5–6.
[20] Byock Jesse L. Medeval Iceland: soc., sagas and power. Berkley, 1988.
[21] Andersson Theodore M. The problem of Icelandic saga origin. Yale Germanic studies. Vol. 1. New Haven, 1964.
[22] Clover C. J. Icelandic family sagas //Islandica 30. Ithaca-London, 1985.
[23] Для более подробного ознакомления лучше посмотреть сами работы.
[24] Nordal Sigurður. The historical element of the Icelandic family sagas. Glasgow, 1956. p. 5.
[25] Andersson T. M. Ibid. p. 5–6.
[26] Ibid. p. 11.
[27] Ibid. p. 22.
[28] Ibid. p. 1.
[29] Имеется в виду древняя исландская историография.
[30] Подробнее о спорах книжной и свободной прозы см. Andersson. Ibid.
[31] Clover C. Ibid. p. 241.
[32] Ibid. p. 242.
[33] Nordal Sigurður. The historical element of the Icelandic family sagas. Glasgow, 1956.
[34] Clover C. Ibid. p. 244–245.
[35] Ibid. p. 245.
[36] Позиция Стеблина-Каменского кратко излагается в статье, помещённой в русском издании «Круга Земного»: Круг Земной. М. 1980.; также Стеблин-Каменский М. И. Мир Саги. Л., 1984.
[37] Lönroth Lars. European sources of Icelandic Saga-Writing. Stockholm, 1965.
[38] См. например: Bjarni Einarsson. On the status of Free Men in society and Saga// Medieval Scandinavia. Vol. 7. Odense, 1974. — p. 45–60.
[39] Clover C. Ibid. p. 253.
[40] Grágás: lagasafn íslenska þjóðveldisins/Gunnar Karlsson. Reykjavík, 1997.
[41] Подробнее на тему см.: Thomason Richard P. Iceland as «The first New Nation»//Scandinavian political studies. Vol. 10. Oslo, 1975. pp. 33–51.; Viljamur Stefansson. Iceland the first american republic. N.-Y., 1941.
[42] Bjarni F. Einarsson. The settlement of Iceland; A critical approach. Granastaðir and the Ecological Heritage. Reykjavík., 1995.
[43] Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1986. С. 17–18.
[44] Jón Jóhanesson. The history of the old Icelandic commonwealth. Manitoba University. Icelandic studies. Vol. 2. Winnipeg, 1974. p. 15.; о соотношении абсолютной и относительной хронологии у древних исландцев см. Hastrup Kirsten. Culture and history in medieval Iceland. Oxford, 1985. p. 45–49.
[45] …Auðardottir…, 1989. (цит. по Bjarni F. Einarsson. Ibid. p. 139–140).
[46] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 16.
[47] G. Sigurðsson. Gaelic Influence in Iceland. A survey of reaserch. Studia Iclandica 46. Reykjavík, …
[48] Jones Gwin. A history of the vikings. Oxford, 1968.
[49] V. Guðmundsson. Island i fristatden. Kobenhavn. 1924. (цит. по В. Е.)
[50] Ólafur Lárusson. Byggð og saga. Rejkjavík,1944.
[51] Barði Guðmundsson. Íslensk þjóðelsins. Andvari/ Uppruni Íslendinga. Reykjavík, 1959.
[52] Nordal Sigurður. Íslensk menning 1. Reykjavík, 1942.
[53] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 9.
[54] Bjarni F. Einarsson. Ibid. pp. 29–31, p. 38, p. 140.
[55] Thomason Richard P. Ibid.
[56] Bjarni F. Einarsson. Ibid. p46.; Jón Jóhanesson. Ibid.
[57] Ibid. p. 18.
[58] подробнее о роли женщин в заселении Исландии см. Jeth Judith. Women in the viking age…
[59] Tomasson. Ibid. p. 45;Byock. Ibid.
[60] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 23.
[61] Viljamur Guðmundsson. Island i fristatidens. Kobenhavn, 1924.
[62] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 23.
[63] Ibid. p. 19.
[64] Bjarni F. Einarsson. Ibid. p. 48.
[65] Byock Jesse L. Ibid.; Johanesson Jón Ibid.
[66] Интересно сравнить данное упоминание с позицией Бьярни Ф. Эйнарссона, который полагает, что именно север Исландии, который походил на север Норвегии, был особенно привлекателен для большинства поселенцев, происходивших из Трёндалага (см. 2.1). Кажется вполне логичным, что такая оценка, какую встречаем в источнике, имеет под собой реальные основания, так как вряд ли автор стал намеренно искажать правду, что было сразу же замечено его современниками. Представить же, что природные условия подверглись за 2–3 столетия таким изменениям, что климат севера и юга поменялись местами очень сложно. В таком случае получается аргумент против теории Бьярни Ф. Эйнарссона.
[67] Byock Jesse L. Ibid.
[68] Hastrup Kirsten. Culture and history in Medieval Iceland. Oxford, 1985.; Byock Jesse L. Ibid. p. 100.
[69] См. также Byock Jesse L. Ibid. p. 100.
[70] Ibid., p. 57.
[71] Mazo Ruth Karros. Slavery and society in medieval Scandinavia. Yale, 1986.
[72] Thomasson Richard P. Ibid. p. 43.
[73] Hastrup K. Ibid. p. 106.
[74] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 9.
[75] Byock Jesse L. Ibid. p. 56.
[76] Byock Jesse L. Ibid. p. 55.
[77] Jón Jonesson. Ibid. p. 19.
[78] Hastrup Kirsten. Ibid. p. 121.
[79] Byock Jesse L. Ibid. p. 107.
[80] История Дании. М., 1998.
[81] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 53.
[82] Ibid. p. 55.
[83] Ibid. p. 54.
[84] Wallance-Hadrill J. M. Germanic kingship and the Romans// Early Germanic Kingship in England and on the continent. Oxford, 1980. pp. 1–21.
[85] Jón Jóhanesson. Ibid. p. 56.
[86] Iceland 875–1975. Reykjavík, 1975.
[87] Viljamur Stefansson. Ibid. p. 45.
[88] The complete sagas of Icelanders. Vol. 5., Reykjavík, 1997; Hastrup Kirsten. Ibid., p. 122.
[89] Hastrup Kirsten. Ibid., p. 122.
[90] Lindow John. Íslendingabók and Myth//Scandinavian Studies,1997. vol. 69. №4.
[91] Ibid. p. 458.
[92] «волчонок» (ирл.)
[93] дочери сестры — systurdóttir hans.
[94] Byock Jesse L. Ibid. p. 103
[95] о сожжении Сонного Кетиля
[96] Hastrup Kirsten. Ibid. p. 127.
[97] Myndir//Grágás: lagasafn íslenska þjóðveldisins. Reykjavík, 1997. s. 513.
[98] Hastrup Kirsten. Ibid. p. 125.
[99] Ibid.
[100] Byock Jesse L. Ibid. p. 113.
[101] Ibid. p. 114.
[102] Ibid. p. 121.
[103] Ibid. p. 83.
[104] Hastrup Kirsten. Ibid. p. 120.
[105] Byock Jesse L. Ibid. p. 107.
[106] Ibid. p. 124.
[107] Ibid. p. 110.
[108] Ibid. p. 109.
[109] Hastrup Kirsten. Ibid. p. 120.
[110] Byock Jesse L. p. 113.
[111] Myndir//Grágás: lagasafn íslenska þjóðveldisins. Reykjavík, 1997. s. 513.
[112] Hastrup Kirsten Ibid. p. 133.
© Михаил Тимофеев (Egill)